Кукла

 

(московская фантосмагория)

 

 

«Наши игрушки, если неожиданно

заглянуть в комнату

улыбаются совсем не игрушечными улыбками»

князь Мышкин

 

 

Часть первая

 

 

1.

 

Меня зовут Александр Григорьевич Наумов или можно просто Саша. Мне осенью исполнилось сорок. История, которую я хочу рассказать неожиданна, полна грусти и может показаться фантастической. Хотя, все это случилось со мною в Москве в 2007 году. 

***

Сперва, хочу отметить любопытное наблюдение из жизни природы.

Снег в Москве выпал  24 декабря и в ночь на первое января 2007 года проливной дождь слизал с поверхности земли это белое напыление. Этакая рождественская новогодняя экспозиция на недельку. Развернулась и захлопнулась. И осталось  серое небо, раскисшая грязь под ногами, холодный ветер  и промозглая сырость, напитанная непрекращающимися дождями. Любопытнейший символ  явила природа.

 

   И как же в  этом безвременье не возмечтать, например,  о далеких теплых краях где ласковое море и бесконечные прибрежные пески! Вот такая реакция на предъявленный символ. Как же хорошо брести по теплым зыбучим пескам  босяком вдоль моря, уходя все дальше и дальше  от слякотной московской зимы. А позади остаются невнятные для времени следы, будто кто-то идет за тобой и догнать уже не может. На минутку можно остановиться, оглянуться. Еще видны очень дальние  следы. Они полны московской размазаной жижей. Но следы те что по-ближе уже наполняет набегающая волна. Ну а след, оставленый перед тем как остановился- этот след сух и полон песочной теплоты.

-Значит я уже ушел?

Потом я вижу, как другая волна слизывает и московскую жижу и все остальное, включая и последний сухой солнцем обогретый след. Позади уже ничего. Впереди еще ничего. Небрежным росчерком белых чернил, скользит по выполосканому небу одинокая чайка. Это последнее, что может еще предъявить останавливающеся время. Но и оно уже бессильно что-либо длить. Зачем? И тогда все останавливается?солнце в своем раздраженном накале перестает видеть само себя; прожженое белыми дырами небо, падает брошеной тряпкой в море; море, накрытое этой тряпкой, стеклянно блестит; и я- убежавший из дурацкой Москвы, потерявший все свои следы, продолжаю стоять здесь. Это, я чувствую, может продолжаться бесконечно долго.

-На что это похоже? – думаю я,- на смерть? Или на вечность?

И то, и другое  равносильно возможно своей невместимостью в моей черепной коробке. И я снова опракидываюсь в сопливую, простуженную январем Москву. И тогда, остановившийся росчерк белых чернил, снова начинает скользить чайкой, в небе над сливочными барашками сонного моря. Это судьба, -  принудительно быть всегда ничем или чем-то, вроде, мечты между дождями и солнцем; между холодными снегами и нестерпимо рраскаленными песками;между потерянным прошлым и никогда не наступающим будущим- быть всегда «ничем» и поэтому уметь только вздыхать,молиться и черт знает о чем думать!И где-то в этих бесконечно назойливых аппозициях появляется место Злодею.

Итак, на сцене появляется злодей.

Злодей крадется и, осмотревшись и убедившись, что его никто не видит. Глупый злодей!Или все же это правила  игры, и злодей просто хорошо их знает? Так вот, злодей оглядевшись, бросает в песок иголочку. Маленькую иголочку. Потом он бросает еще одну и еще одну. Злодей бегает по песку и разбрасывает то тут то там свои иголочки. Это можно назвать «злодейским танцем». Сколько злодей бросил в песок иголочек это неизвестно. Но когда он уходит, то на первый взгляд ничего не изменилось. Все тот же теплый песок все то же море и высокое небо и даже ветерок своим дыханием изгладил следы злодея. Кто был этот злодей это неважно. Важно, что в песке кроме тепла, кроме многочисленных и разнообразных пищинок, появились иголки.

 

   А ведь среди песочного пространство можно, например, просто гулять с красивой женщиной. Или можно все с той же красивой женщиной искупавшись и упав в горячий песок зарыться в нем  и там, в его теплых песочных глубинах рыть  ходы и смеяться когда ваши руки найдут друг друга. Или можно еще с некоторыми своими друзьями играть в мяч, или взять и высоко, как можно выше подпрыгнув, закричать:

-А-А-А-а!

 

   Да мало ли что можно делать в пределах такой большой песочницы! А когда в песке находятся иголки? Это уже больно и опасно. Это вызывает нежелание приходить на это место. А само место превращается из красивого в некрасивое, очень похожее на свалку. Там бросают бумажки и нет никакого желания эти бумажки собирать.

 

   Ну, а свалка это уже почти «мерзость и запустение»; это эволюция, революция, палюция, мастурбация и рекламация вместе взятые.

Можно конечно попробовать, просеивая песчинки, выискивать эти иголки. Это трудно. Можно ничего не делать и как бы не замечая жить... Это свалка.

 

   Можно изобретать всевозможные приспособления для защиты от иголок. Это цивилизация.

 

   Но чаще все происходит иначе,   то есть гораздо проще. Человечек рождается с теплой песочной душой. И, вдруг, обнаруживается  иголочка. Сначала одна. Ему сказали об этом. А потом еще, и еще, и еще раз сказали. И человечки полны этих нестерпимо колящихся игл. И от этого люди выглядят немножко смешными в своих застывших напряжениях. Или печальны их лица  от проливных дождей, так похожих на слезы. И в этом, в общем-то, нет ничего страшного. Ну перекосило и прихрамываешь или видишь как-то болезненно и обостренно, смеешься с неприятным запахом изо рта от больных зубов. Или от долгих пристальных всматриваний в спины уходящим в даль с трудом откликаешься на собственное имя: «Эй, где ты?»

 

   Все это, так или иначе, или иначе и совсем не так. Но как же надо? Это только вопросы, которые задаются, чтобы скрыть свое бессилие и хоть что-нибудь сказать. Ведь молчание это почти смерть.

 

   А те, кто уже начинает стареть, замечающим не свое вчерашнее лицо в предательском зеркале, замечают «неизбежное» и видят в собственных глазах толи отблеск обнаженной боли, толи  взгляд  затравленной собаки.  И вот, когда все это случилось: и ты уже родился; и обнаружены неисчислимые иголки; и устал уже качаться маятником от мечты к мечте, мимо себя голого и одинокого «короля»;когда в конце года, как в конце пути всю эту заваренную и неусвоенную кашу жизни накрывает нежнаяпелина первого снега- тогда, если постараться, можно успеть, выйдя немедленно на улицу,-  прогуляться в глубину последней ночи.

Именно для этого под Новый год выпал снег. Снег шел  несколько дней. Он падал, падал, падал. Он падал на голую землю, на блестящие тротуары, на ветви деревьев и на крыши домов.  Оседавшие снежинки весело катались на крышах трамваев, на капотах авто. Их сбрасывали неутомимые дворники с лобовых стекол машин и другие дворники обычными метлами на обочины. Так образовывались сугробы, и город постепенно превращался в  новое пространство. И в этом преображенном пространстве стало, как-то по-тише, как-то звонче заскрипел под ногами снежок, ярче и чище заблестело солнце.

 

2.

 

   Новый год! Это наше, это сугубо русское! Это начало и конец, альфа и омега. Здесь душа сопрягается с телом!  Здесь вся философия! Здесь вопросы если и не превращаются в ответы, то слова , уж точно, наполняются волшебной силой! а такие сильные слова материализуются — и это субстрат чуда! Можно лепить из такого субстрата жизнь,   как из снега лепят снежных баб

Ненадежно? Может быть! Но ведь, какое удовольствие! И не обещанное, а вот здесь и сейчас присутствующее! Пойманное «настоящее- оно тут же тает- и как этот снег, и как эта ночь, и как вся жизнь!

А еще это похоже на маленькие дверцы или люки ведущие непонятно куда, но понятно, что отсюда. Такие дверцы, порой, попадаются и среди повседневности. Фраза или ситуация некоторое время смотрит в твои глаза, а твои глаза смотрят на эти дверцы. И вот тут как чертики из  кубышки выскакивают подсказочки похожие на капканчики, мышеловочки в форме знаков препинания: «?», «!», «.». Может быть еще поэтому все слова, произносимые в Новый год произносятся в восхитительной форме. Этакий безудержный оптимизм, безрассудство… вобщем -  куда-то... и без чего-то!

 

    И поэтому есть лишь одно правило в Новый год: это отмена всех правил!

Можно готовить салаты и выпить первую рюмку за часов десять до Нового года, но  нельзя ничего планировать! А вот я запланировал. И запланировал свое счастье!

Это я сейчас пишу и леплю везде эти восклицательные знаки. А запланировал я свое счастье недели за три до Нового года и запланировал утвердительно, с жирной точкой на конце! Я решил, что в Новогоднюю ночь приглашу Машу и скажу, что люблю.

Маша на мой вопрос: «Где она собирается отмечать новый год?», ответила, что сначала будет дома с родителями…

« А потом?»- спросил я.

«А потом могу приехать к тебе».

Ну скажите, разве этого мало чтобы начать строить планы если не на ближайшие лет пять-шесть, то уж хотябы на срок включающий новогоднию ночь!

Так мы и договорились, что  она после боя курантов едет ко мне. А я ее жду.

Я ждать начал уже с того самого часа, как мы договорились. Безумец! Мне чаще надо  бы смотреть в зеркало. А ведь там, в амальгаме сочетаний и вычитаний оставалось лицо сорокалетнего мужика, у которого седеющие виски, два брака позади, а впереди Новогодняя ночь!

- Все нормально. – сказал я сам себе и 30 декабря сходил на рынок и приволок  сумку с продуктами. 31 декабря сделал в квартире уборку,  нарядил елочку, и нарубил три салата.

Если бы я стал  в своих действиях и переживаниях двигаться по нарастающей, то к полночи был бы естественный пик напряжения всех душевных сил и пожелания в первые минуты Нового наступившего года имели бы силу реальной материализации. Но мое положение было несколько иным.

 

   Наша встреча должна была произойти часа на два позже.

Поэтому я  медленно маленькими глотками пил красное вино и не спешил накрывать стол. Я даже не спешил бриться. Сидел на кухне пил вино и смотрел телик.

Знакомые и не очень фильмы мелькали на разных каналах, потом появилась голова президента, которая поздравила весь российский народ и стали бить куранты. Я открыл бутылку сухого шампанского, налил в бокал и вышел на балкон.

 

    Во всех окружающих домах во всех без исключения окнах  горел свет. Мерцали гирлянды на елках, и за занавесками даже на расстоянии ощущалась горячая плотность праздника. И тут же, почти в следующую секунду, началась петардовая канонада которая потом продолжалась  в течении всей ночи. Палили везде, палили со всех сторон, и казалось, что Москва в глухой осаде.

Я стоял на балконе и слышал, как соседи выше, ниже, сверху и снизу – все поздравляют друг друга. Мне не было грустно. Я был под хмельком и Новый год пришел и в мой дом. А она? Она приедет менее чем через два часа. Я позвонил Маше и поздравил с наступившим Новым годом. Она сказала, что у нее родители и еще какие-то родственники и что метро работает до трех часов.

Я положил трубку и, почему-то, вспомнил, как несколько лет назад купался в декабрьском море. Жена стояла с зонтом на берегу пустынного пляжа. По набережной прогуливались  немногочисленные пары, а я выскочивший из воды и прыгая по  колючей гальке, уже подбегал к ожидающему зонту и сухому полотенцу.

 

    Господи, как же было хорошо, потом сидя прямо на ступеньках  пирса, бросать  кружащим чайкам кусочки хлеба и пить крымское  вино! Как же хороша всегда Ялта в январе. Несколько чаек над, слегка, нахмуренным, пустынным морем. Людей в эту пору еще меньше чем птиц в небе. Ялта тихий приморский городок со своей повседневной жизнью.

И вот это атмосфера и дает тебе самому чувствоваться человеком. Я свободно придавался мечтаниям, ведь, уже менее чем через два часа, должен был наступить и мой Новый Год!

 

3

 

Во втором часу я залез в ванну и, приняв душ, побрился.

Ровно в два раздался звонок. Определитель на телефоне назвал ее номер. Маша сказала, что выезжает и я стал собираться.

Помню, как я выйдя на лестничную клетку и закрывая дверь подумал, что вот за другими дверями и во всем доме на всех этажах во всех квартирах люди веселяться. Грусть, чувство одиночества, обострявшееся особенно в праздники, теперь лишь на пол секундочки заглянули ко мне и тут же растворились. Сюда они забрели не по адресу ведь меня переполняло счастье.

Продолжал падать мелкий снежок. Я свернул на улицу, ведущую прямо к метро. По тратуару навстречу шла женщина. Невысокая, даже можно сказать, маленькая- в блестящем пальто, в остренькой шапочке и с большой черной сумкой. Почему-то запомнилась, именно эта сумка. Сумка, как то нервно и пусто болталась у нее  на животе. Женщина шла быстро. Мы разминулись, а я подумал, что она с болтающейся пустой сумкой, несчастна. Почему я так подумал? Не знаю. Это мелькнуло слабым росчерком на окраине  моего возбуждения и так же быстро затопилось моей радостью. Я спешил навстречу своему счастью.

У метро я перешел на другую сторону улицы. Стояли машины с водителями готовые по новогоднему тарифу увезти вас куда угодно.

А вот у самого метро никого небыло.

Мертвая зона и ни единого огонька. Огни были везде: в окружающих домах, огнями сверкали иллюминации и рекламные щиты, магазины и просто уличные фанари. НО само здание метро было пугающе темным. И ни единой души.

Я подошел и стал дергать двери. Мне не открылась ни одна из многих дверей.

Часы показывали  два часа тридцать пять минут.

У нее мобильник не работал, а я свой в спешке забыл взять.

Я развернулся и стал быстро уходить от метро будто знал, куда надо идти.

Но уже через десять шагов вернулся и сново стал  дергать каждую дверь. Я надеялся, что хоть одна дверь должна быть открыта. Ведь надо же ей как-то выйти из этого чертова подземелья! Сквозь прозрачную запертость в лицо  лепилась катострофическая невозможность! Я снова стал уходить от метро. Уже перешел улицуу, как вдруг меня что то остановило.

Она! Она там!- стало мерцать, будто готовая вот-вот перегореть от накала лампочка в моей голове. Я стал возвращаться.

Водила из Жигулей спросил, куда мне надо?

Но разве я знал теперь куда мне надо!

Я уже ничего не знал! Волшебная дверца не открылась и я стоял посреди  улицы, посреди Москвы, посреди России, посреди всего мира и ничего не понимал!

Стал накрапывать дождь, и снег, до того белый белый, стал неумолимо превращаться в жидкую грязь. Мимо прошла компания. Люди смеялись, шутили, спешили. Мне надо было куда-нибудь идти, и я пошел вслед за этой шумной компанией. Но очень скоро я почувствовал, что  не могу идти за этими людьми. Слишком они были веселы! Я испугался самого себя. Мне стало так ясно, что вот если сейчас кто-то из них обернувшись, крикнет мне: «С новым годом, дядя!, я не удержусь и стану орать:

Дураки! Чему радуетесь! Этой грязи радуетесь? Пьяницы!»

Я остановился, а один из уходящих вперед оглянулся. Оглянувшийся увидел вдали раздавленное существо. Это был я. Я в их глазах почти ничем не отличался от столбов или от этого мерзкого дождя. Так, падающая от забора тень.

И мне захотелось стать тенью, раствориться в этом мерзком пространстве, просто исчезнуть.

Я все же нашел в себе силы,развернулся и пошел другой дорогой домой.

Мимо прошли подростки. Они что то живо обсуждали. А я чувствовал, как мне все тяжелее и тяжелее становится идти. Тяжесть мелких капель дождя давила на плечи. Мои плечи еще двадцать минут назад, будто два крыла, несли меня навстречу счастью. А теперь эти крылья промокшие от  падающего дождя и моих невидимых слез, превратились в тяжелые тряпки, которые  , путая шаги, вдавливали меня в грязь.

Я, в буквальном смысле, едва дотащился до дома. Слава Богу, что на пути мне никто больше не встретился. Я мог бы просто напугать людей своим видом.

Придя домой я, нераздеваясь, и неразбирая постели, завалился спать.

Последнее что я  подумал перед тем как провалиться в спасительный сон,- была мысль о тойженщине с сумкой на животе, мимо которой я промчался на крыльях счастья.

 

это я, так быстро шел, а она шла очень медленно.

 

4.

 

Проснувшись, я почувствовал, что еще слишком рано. Именно рано а не поздно! Это значит, что уже не глубокая ночь, а предрассветье.

Впрочем, который час теперь был, я не знал.

Я встал с постели и, подойдя к окну, отворил его настежь. С свежим воздухом втекла в мой дом  тишина города.  Такая тишина бывает только ранними часами и приимущественно зимой. Зимой,- потому что долго набирает силу рассвет, и под покровом ночных красок вязко прорисовывается реальность наступающего дня.

Сколько я проспал? Час? Два? Сутки? Илицелый год? Значение это никакого не имело. Мне захотелось немедленно одеться и выйти на улицу. И через десять минут я уже стоялу подъезда.

- Куда идти?- это меня совершенно не волновало. Я, вообще, ниекуда идти не хотел. Мне стало просто хорошо стоять вот на этом месте в апсолютной тишине огромного города и ни о чем не думать.

Блеск фар приближающегося автомобиля вернул меня к реалиям. Автомобиль выехал из-за угла, и теперь притормаживая, то ли пропускал меня, стоящего на середине улицы, то ли притормаживал в надежде, что я все же махну рукой и нырну в  его теплое нутро.

Но я не махнул рукой. Автомобиль исчез в перспективе прямой улицы, а я продолжал стоять. Под ногами, в право и в лево  разбегались трамвайные рельсы. Мне это показалось забавным. И я пошел,следуя извилистому трамвайному пути.

УУ серпуховской заставы я, согласно направлению рельс, свернул налево, а за Дониловской площадью направо. На моем, трамвайном, пути  попадались пластиковые прозрачные остановки. Если я уставал, то присаживался и немного отдыхал. Когда я шел трамвайным путем, то всегда уважительно махал руками проезжавшим машинам и мы любезно расставались. Водители таких машин махали и мне руками. Наши обоюдные приветствия были красноречивее любых дорожных знаков. По тратуарам я идти боялся. Эти тратуары могли заманить в черт знает какие лабиринты своих извилин. И вот я- Этакий человек-трамвай, приближаюсь к очередной остановке. На остановке сидит человек. Человек, кажется спал. Мой трамвай подъехал и остановился. Я предупредительно посигналил трамвайным звонком:

-Дрынь-дрынь,дрынь.

Человек продолжал спать. Тогда я вышел из трамвая и, обойдя остановку, направился в магазин.

Я стоял перед многоярусными батареями бутылок и размышлял что бы выбрать такое, что соответствовало моему настроению?Дверь звякнула и, в магазин вошел тот самый человек, который спал на остановке.

Я попросил продовщицу дать мне фляжку догистанского коньячку.

Мужик топтался у порога.

Наверное бомж, - подумал я, - сейчас попросит денег.

Когда я подошел к выходу, он спросил:

-А по какому маршруту пойдет трамвай?

-Этот трамвай идет в депо. – ответил я.

-Будем ждать следующего. –ответил мужик.

 

Сонная продовщица таращила на нас глаза. Хотите коньяка? –взглянул я на продавщицу.

Тогда я, на ее отрицательное мотание головой,тут же, свинтив крышку, сделал несколько крупных глотков. Во фляжке оставалось еще немного коньяка. Я протянул бутылку мужичку:

- Будешь?

Мужик допил коньяк. Пустую бутылку он сунул в карман. Я попросил продовщицу дать мне еще фляжку.

- Только пейте не здесь. – замахала руками девушка.

Мы вышли из магазина.

Если закрыть глаза, и досчитав до двадцати, снова их открыть, то скорее всего ничего существенного в твоей жизни не произойдет. В мире произойдут: смерти, убийства, рождения, а в жизни отдельного человека ничего. Но если закрыть глаза и не считать до двадцати , а двадцать секунд бубнить шевеля губами слово «Хрень», то очень вероятно что похожую »хрень» обнаружишь, когда откроешь глаза.

Мы сели на металлическую скамеечку трамвайной остановки и я, свинтив крышку, сделал еще три глоточка.

 - Знаете, когда хреново и больше нет ничего, кроме, например, коньяка, прошу Вас, не спешите за один налет опорожнить емкость. Делайте маленькие глоточки. По два за раз. Пейте и не бойтесь подумать, что вы пьете свой последний коньяк в вашей жизни. И, старайтесь длить и не упускать  пойманную ниточку. Ниточка завязывается у корня языка.

Потом мягкое опускающееся по пищеводу тепло и короткая вспышка в желудке. А там в желудке, если он до этого не был завален призренными котлетами и салатами, то для упавшей коньячной росы там будут доступны все струны вашего тела. Ведь в желудке начинаются все струны. Маленькая сюита или роскошная симфония- и  только для вас! Костер разгорается и вся «хрень» мира превращается в высокую печаль.

Кто это все сказал? –оглянулся я.

 Мужик сидел рядом и молчал. Он не смотрел ни на меня, ни на фляжку в моей руке. Его глаза были уставлены в то место, где полчаса назад стоял трамвай.

- Я живу вон там, - продолжал мужик, - хорошо ночью выйти на улицу . В магазинчике куплю флакончик. И потом сажусь здесь, на остановке.

-Ты здесь часто сидишь?- спросил я.

 - Да, когда, как. Дом, магазин и между ними остановка. Это мои опорные точки. Живу, как в трех соснах блуждаю. Тут теперь моя вся жизнь и мои мысли.  Особой радости тут нет, но и печалиться сильно нечему. Сижу, тяну пивко, курю сигаретку и думаювсякое,разное.

- О чем ты думаешь?

 Иногда вспоминаю свое село. Я ведь деревенский. «Моршовка»- село такое за Владимиром. Не слыхал? А то, думаю про бабу свою. Она у меня красивая…  особенно когда была молодой. Сейчас тоже ничего, но стервой стала. А иногда вообще ничего не думаю. Просто сижу и жду трамвай.

-Какой трамвай?

А какой подойдет.

- Вчера вот так же  подошел трамвай. А я не успел разглядеть номер. Подошел и спрашиваю: «Какой трамвай?»

- Трехчасовой. - голос мне из кабины.

-Какой, - не понял я.

-Трехчасовой! Они ночами, по часам, ездят.

-Это как?

-Ну как , как. В три часа приходит трехчасовой. Чего тут непонятно?

 

Ну да. – я кивнул.

 - сел я и поехал.- продолжал после некоторой паузы, мужик

-Куда?

-Мужик негромко рассмеялся. Смех его был задумчивый, как смех человека, который припомнив что то смешное начал было смеяться но потом  в голову пришла другая совсем несмешная мысль. смех еще по инерции продолжается, хотя человеку уже несмешно.

-Трамвай  завернул за угол, - мужик махнул рукой. Я посмотрел в ту сторону. Там трамвайные пути разделялись. Прямо шли пути, и за угол большего дома поварачивали тоже пути.

Мужик продолжал:

-Только мы свернули и такой снег повалил! Я такого снега в Москве сколько живу не видел. Как у нас в селе  - Белый, крупный и валит валит валит. Стена снега и при этом полное тишина.

Трамвай остановился. Я вышел. Ничего не узнаю. Какое то поле и валит снег. И тут я слышу смех. Знакомый смех. И вижу свою бабу. Ну я тут опупел. Она молодая , какой я ее брал. Проходит поодаль меня и смеется. Я вытаращил глазищи и слова сказать не могу. А она остановилась напротив и улыбается. Будто губами смотрит в мои глаза. А она Совсем голая! Я подхожу к ней.

Она не отходит, только улыбаться перестала и  ладошкой правое плечо закрывает.

-Ты чего там закрываешь?- спрашиваю я.

Она молчит. А в глазах страх.

-Ты чего там прячешь,- начинаю кричать я.

Она хочет убежать. Я хватаю ее за руку и вижу что на плече три синих подтека.

-Что это такое?

Она плачет и говорит:

-Это Мишка ко мне приставал.

-Какой Мишка?- ору я.

Она вырывается и убегает . Я бегу за ней по полю. Ее нет уже нигде. Я падаю в сугроб поднимаюсь и снова бегу. И тут лбом упираюсь снова в стоящий трамвай. Двери трамвая открыты. Я вхожу и трамвай везет меня назад. Покатался, значит.- закончил рассказ мужик.

- все тебе приснилось,- говорю я.

-Пьян был и даже может приснилось. Ожог кипятком был у нее на том месте. Как-то там умудрилась из чайника плеснуть на себя. Тогда я поверил. А вот сон мне все открыл. Засосы там были. Вот кипяток и понадобился. От кого были те засосы я не знаю. А Мишкой был наш деревенский мент. Я замечал, как он заглядывался на мою бабу.

Видешь, прошло двадцать лет… А тут этот трамвай подъехал.

Мужик допил пиво. ОН поднялся и ,подойдя к урне, опустил в нее пустую будылку.

-Пошел я спать.

-спокойной ночи,- сказал я.

-Мужик посмотрел на меня, а потом вдоль улицы.

 

-Сегодня трехчасового еще небыло. Должно быть опаздывает.

 

5.

 

Было тихо. Я допил коньяк.

-  смогу ли я со скамейки зашвырнуть бутылку в урну?- стала развлекать меня эта мысль.

Урна находилась в двух метрах. Я прицелился и метнул бутылку. Бутылка ударилась о широкую горловину металлической урны. На мгновение она поколебалась, куда лететь дальше—в урну или на асвальт?

 

А я, наблюдая эту бутылочную  вибрацию, загадал желание: если на асвальт и пусть даже в дребезги, но только не в вонючую урну…

Что я хотел загадать- этого я сформулировать не успел. С коротким громыханием утонула моя коньячная фляжка в недрах урны.

Бутылочка звякнула, и показался трамвай. ОН ехал медленно. Ярко горел верхний фанарь. Фанарь шарил по сторонам улицы. Несколько раз его луч скользнул по крыше остановки. Трамвай подъехал и остановился.

Открылась форточка и высунулось лицо ребенка.

-Ну, что, вы, поедете? двери открывать?

-ОТкрывай, - ответил я,  встал, подошел и сел в трамвай.

Трамвай прогремел на стыках развилке и поехал прямо.

-Разве нам не на лево?- я застучал в дверь водителя.

Дверь открылась и я увидел  пятилетнего ребенка. Из-за маленького  роста он, стоя на водительском кресле, управлял трамваем.

-Разве нам не налево?- переспросил я.

- Но вам же надо в Коломенское. - утвердительно спросил  ребенок.

- Мне надо в Коломенское?.

- сядте и не мешайте.

После этих грубых слов, дитя, которое следовало за дерзость отшлепать, совсем не с детской силой захлопнуло дверь. Трамвай гремел на стыках, скрипел на поворотах, его бросала то в право то в лево, но мы ехали и ехали действительно в Коломенское.

- Коломенское. Конечная остановка. Просьба, освободить вагон!-  я задремал в трамвайной тряске. Теперь Перед мною стоял   ребенок и тряс за руку. На голове мальчика была огромная широкополая шляпа из  которой торчало  белое перо.

-Чертовщина какая то!- пробубнил я и встав, направился к выходу.

Я Еще висел на ступеньках трамвая, когда изумление заставило меня перестать двигаться.

На асвальте стояла она!

-Это ты? - только и сумел  сказать я.

-Это я,- ответила она.

-Ты здесь?

-Я здесь.

-Почему ты здесь?

-Я жду…

-Что ты ждешь?

Трамвай.

-Трамвай? Но ведь трамваи по ночам не ходят.

-Я знаю, но идти домой не хотелось, и я решила подождать.

-Давай тогда покатаемся,- предложил я.

От тебя пахнет коньяком. – сказала она.

- У меня есть коньяк. Хочешь?

Маша подняласьна ступеньку трамвая.

- Где твой коньяк?

Я вспомнил, что допил коньяк. Тогда я обнял ее и плотно прижав рот к ее губам стал пытаться языком протолкаться сквозь ее зубы.

-Что ты делаешь?- оторвавшись, чтобы задать вопрос, спросила она.

-Молчи, открыой рот и глубоко дыши. Я буду в тебя вдувать коньячные пары.

- Это что то новенькое. – улыбнулась она и прикрыла глаза. 

 

Я обернулся. За моей спиной стоял все тот же ребенок. Шляпа была без пера. Перо он держал в руке и чертил китайские иероглифы на запотевшем  стекле.

Мы вошли в вагон и я не узнал трамвай.

В Солоне теперь сидело много людей. Мужчины и женщины сидели за столиками курили, пили и ели. В дальнем конце вагона сидел мужчина с короткой бородкой. Рядом стояла высокая женщина в бархатном платье. Мужчина играл на гитаре,а женщина пела.

К нам подошел черный, как грач официант и проводил нас за столик.

Двери закрылись и мы поехали. В трамвае было шумно, но шум не мешал; было накурено, но запах табака был приятен; звучала гитара и пела женщина в бархатном платье и нам это тоже нравилось. А за окнами плыли улицы, мы переезжали мосты и сварачивали в какие то переулки. Кончалась снежная ночь и вставало солнце, таяли сугробы  и из под снега вылазили подснежники, вспухали на деревьях почки и нежнозеленая почти прозрачная листва наливалась силой лета и потом покраснев, опадала. Кружилось время но мы этого не замечали. ведь плотные шторы на окнах были опущены. На столе позвякивали две кофейные чашки.

-У тебя седые волосы,- сказала она.

-Мы с тобой наверное постарели,- сказал я.

-Может быть, но этого здесь не заметно.

 

И я вдруг так сильно почувствовал, что вот сейчас  должен ей всесказать.

Она опустила глаза и взяла меня за руку.

И вот в этот, может быть, самый ответственный момент всей моей жизни мне захотелось выпить.

Давай выйдем. – предложил я.

Мы вышли из трамвая. Достаточно рассвело и я обратил внимание на небо. Под ноги я уже не глядел. Под ногами давно и банально хлюпало и чавкало. Небо же мало чем отличалось от происходящего под ногами. Такое же грязное, холодное и мокрое оно было похоже на гиганскую пловую тряпку, которой долго возили по заляпанному полу, а потом забыли отзать. И вот это сырое неотжатое небо низко нависло над всем просыпающимся городом. Мне даже показалось, что если бы не вот эти дома, столбы даже  эти тромвайные остановки и белеющий вдали белокаменный монастырь- если бы не все эти разнообразные городские строения, то это небо  с большим своим удовольствием рухнуло в подножную грязь. А теперь оно, зацепившись за крыши, обвиснув на проводах и проткнутое золотыми крестами куполов, какзабытая несвежая простыня треплится насмешливым праздничным ветерком.

Я чувствовал что мне становится холодно.

Уже потом, когда мы шли по изгибам  кружащихся переулков она говорила, что сначала  запомнила меня в магазине, а потом на остановке.

В каком магазине? На какой остановке?- недоумевал я.

 И потом, я разве был виноват в том что  если она перед собой не видела пьяницу или бомжа, то это мог быть уже порядочный человек? Но, главное, какое ко всему этому я имел отношение?

И разве ради этого разговора тянулись эти извилистые  как кишки переулочки?

Господи, ведь только ты один в целом свете знал как же я хотел выпить!

Меня трясло от холода, от этого дождя и от тоски, которая почему то всегда приходит когда еще праздники не закончились.

-Катя?- я кажется еще в вагоне спросил. Она сказала, кажется,: «Катя».

-А если не Катя? Если я что то перепутал?

И потом, я не мог вполне сообразить мы шли вместе или я шел за ней, как уличный приставало?

Я порой отставал, а  она, видимо, продолжая слушать мою восторженную речь, так же продолжала свой путь. Она даже не делала попытки хоть как то обозначить свое участие в нашем диалоге. ОТ этого   наше общение стало вызывать у меня двойственное ощущение.

С одной стороны,- было это нависшее, мокрое небо и чавкающая, проникающая в мою обувь грязь, а с другой стороны,- теряющий свою необходимую высоту наш диалог и еще кое-какие сомнения. Все это вызывало у меня глупую икоту. Я делал три шага,судорожно икал, взглядывал на нее и в очередной раз вздрагивал. Иногда мне казалось, что именно эту женщину я люблю; то я начинал думать, что рисую себя в ее глазах кем-то другим; а вот вздрагивал я совсем от другого. Вздрагивал я отнеузнавания. Мне начинала нравиться эта женщина, но я был не вполне уверен, что это именно она? Меня мучало все: ее острый профель; ее восточная смуглость; и и главное, ее имя!

 - Она сказала «Катя» -лихорадочно  и с икающей дрожью, неуставал думать я. И так как мои затоптанные мысли ничего кромедушевной мути не добавляли, то я решил, что «Катя» это имя ее дочери!Как только это  я решил, то сразу же и успокоился и стал глазами отыскивать магазин. Мы шли, и вот нам, с той стороны улицы подмигнул гирляндовой витриной магазин. Магазин был на той стороне, а мы подходили к перекрестку.

-куда она свернет?- думал я, - если мы перейдем дорогу, то магазин станет нашей неизбежностью. НО если она свернет налево?

-Подожди. Я забегу в магазинчик.- Это сказал я и мои глаза уже поправщавшись с ней все же посмотрели в ее лицо.

Фляжка коньяка, скрученная крышка и три глотка. Это были  действия которые я совершил именно в этой последовательности, когда попращался, на перекрестке перешел улицу и вошел в магазин.

Я увидел еще раз ее когда  убирал отпитую фляжку в нагрудный карман. Она стояла ровно на том же месте. И мне захотелось купить огромный букет роз. Мне хотелось чтобы букет был именно огромным и красным!

Но розы в этом магазине не продавали.

Здесь, вообще, никаких цветов не продавали. Даже в горшках. Почему ее дочь зовут Катя? – снова стало царапать в мозгах у меня,- у нее небыло никакой дочери. И я тогда купил торт.

-Неважно, кто эта Катя- она или  ее дочь?- решил я,- она меня ждет и я иду!

 

6.

 

Когда я уже вышел из магазина и стоял на перекрестке чтобы переправиться обратно, то по улице, по самой ее середине, прогромыхал трамвай.

Обычный желтый трамвай с грязными подтеками на пузатых боках и мутными запотевшими стеклами.

На какое то мгновение трамвай разделил нас.

- А может взять развернуться и убежать?- мелькнула почти новогодняя игривая мысль, - Или взять и запрыгнуть в этот трамвай? Трамвай, переползший перекресток, притормозил. Он был готов снова уже набрать свою трамвайную скорость. Но перед рывком трамвай всего лишь на одну секундочку застыл. И этого было достаточно, чтобы все решилось.

Я прыгнул. Сначала я прыгнул в огромную лужу, но потом  после еще двух прыжков я уже был в трамвае.

Мне вдруг стало весело и совсем не стыдно. Я еще тяжело дышал от прыжков и в моих ботинках хлюпала  новая тратуарная вода, но я уже стоял  у запотевшего стекла и ничего не мог поправить! Поэтому я сначала махал ей рукой.  Она не замечала меня и я отворил окно. В руке болталась коробка торта с названием «Пьяная вишня» и я захотел бросить его ей!

Маша! – выкрикнул я. Но  девушка не обернулась.

- Значит, все же, Катя. – решил я.

 

Трамвай безнадежно увозил меня и в моих руках оставался торт.

Я закрыл окно и прошел на заднию площадку.

-Хочешь расскажу тебе рождестенскую историю?- спросила меня Маша.

У меня промокли ноги. – ответил я.

- Садись рядом. – и она подвинулась.

- У меня есть коньяк.  Хочешь?

- Ты уже предлагал. Не хочу. Ты пей, а я тебе буду пока рассказывать.

Странная история. Назвать ее можно  «Рождестенская ночь». Трамвай покачивался  и коротко вздрагивая на стыках, нервно продолжал ехать. На остановках входили и выходили люди.

Я, с твоего позволения,  опущу вводную тему предвкушениях человеческих о надежде на чудо, - так она начала свой рассказ, - девушку звали, ну скажем, Маша и она была беременна. Ей было мало лет—малолетка, одним словом.

 

- Беременная малолетка по имени Маша.- повторил я.

 

Точно. Маша Воспитанница детского дома. сбежавшая от туда она приезжает в большой город, например, в Москву. Она,  каким то образом пытается жить. Спит  на вокзале или где придется. Пока светит летние солнце и ночи теплые так еще ничего. А потом осень, дожди и, наконец, снег.

-И грязь. – добавил я,- у меня полные ботинки этой грязи.

 - Вот, вот. Ты можешь почувствовать что это такое?- Она мне согласно кивнула, - А тут еще тяжесть под сердцем. Чувство совсем для нее незнакомое. Подвал пятиэтажки с продавленным диваном под горячей коллекторной трубой- вот ее пристанище. Туда она спешит замерзшая, голодная и  чуть живая накануне рождества. Буханка хлеба, банка шпрот и бутылка портвейна в пакете. Я не знаю, можно ли это назвать праздником? Темный, душный от  сырости и горячей трубы подвал. Прибежище крыс, слепой моли, бездомных кошек и брошеных собак.

 

И, действительно, там ее ждут: глухая красноглазая кошка и хромая собака. Они не враждуют друг с другом. Они ждут Машу. Представляешь, человечик, которого во всей его жизни  и на всем свете ждут глухая кошка и хромая собака? Она подкармливала их и они вместе с пали на диванчике.  Так вот, в эту рождестенскую ночь у Маши происходит выкидыш. Сильные мучительные схвадки и она, сидя на корточках в темном углу под все той же горячей трубой выкидывает из себя мертворожденного ребеночка.  Обессиленная окончательно и истекающая кровью Маша добирается до диванчика и засыпает в своем последнем сне. И сон выправил всю ее маленькую, но уже такую искаверканую жизнь. Во сне небыло уже ни деддома, ни этой злой холодной зимы, ни всех тех людей, которые делали ей больно, ни этого подвала. Но была жива мама и был их домик с теплой печкой. Маша, прислонившись к печке спиной, любила подолгу вечерами так мечтать. А за окнами выла метель и ее колючие когти стучали в стекла. Но здесь была теплая печка, рядом была мама, на печке мурлыкала Буська.

Маша умирала во сне. Кошка и хромая собака пытались согреть остывающее тело.

И все это происходило совсем недавно на этой земле и где то совсем рядом над головой другие люди встречали свое рождество.

Другим людям бог улыбался по другому. А для Маши сон  ее стал маленьким утешением перед большой смертью. 

 

-Совсем даже не рождестенская история,-сказал  я,-ведь на рождество должны случаться чудеса. А тут горе.

С недодуманными тревожными мыслями я встал и вышел на остановке.

Дверь трамвая закрылась, и  желто-грязная машина  на железных колесах застучала равнодушно по таким же железным рельсам  .

- Или, все таки, это было чудом?

Я чувствовал себя уставшим и разбитым. Болела головаи Мне хотелось плакать. И это мое самочувствие так не вязалось с нарядным тортом «Пьяная вишня».

 

7.

 

Привет, дружок!

Я огляделся. Кроме меня и сидящими под пластмассовым колпаком остановки бомжообразной парочки  больше никого небыло.

-Это бомжи. – успокоил я себя.

- Привет, дружок с тортиком! - слова эти были явно обращены ко мне, ведь с тортиком здесь был я один. Я пригляделся.  Катьку, я узнал сразу. А вот рядом сидел… Ну , конечно, это был знакомый мужик.

 Встреча меня не обрадовыла. Вдали рассасывался в сумерках уехавший трамвай из которого на меня глядели машины глаза. Я это чувствовал, как чувствовал и то, что там в трамвае остались мои переживания. Здесь же оставался я с мокрыми ботинками, фляжкой недопитого коньяка и тортом «пьяная вишня». Обессиленные мысли отсутствием забытых в трамвае переживаний, шелестели в голове сухим скрипущим остатком.

   - Ребята! С Новым Годом! Давайте съедим торт!

- нет. Торт я не хочу,- ответила Катя.

-Для водки разве это закуска? – сказал мужик и извлек из  кармана литровую бутлыку»Пять озер».

- Пить не выпить эти озера! –восхитился я, а то все коньяк да коньяк. Скучно уже.

- Коньяк отдай ей.- указал пальцем мужик на Катю,- онаэту клоповку  любит.

Я извлек из внутреннего кармана едва надпитый коньяк и протянул Кате.

- не сердись.- сказал я ей.

- За что?

- У тебя на губах герпис и ты не целуйся на морозе.– сказал я.

 

- Какой мороз? Ссанье разлитое кругом, а не мороз. - в ответ облизнулась Катя. Потом  она,  свинтив крышку, залпом выпила сразу все. Мужик протянул мне водку.

Стакана небыло. И я стал пить прямо из горла. Я делал крупные нечастые глотки; в промежутке между глотками вдыхал носом вечерний январский воздух Москвы; жидкость успевала наполнять желудок и, как от  раскаленной плиты фантанирующими брызгами орашать мозги. А там, в мозгах, шелестел скребущий душу сухой остаток. Фантанирующий алкаголь быстро растворил этот порошок. Я стал слышать в промежутках между глотками, как зазвучал голос:

«Слова, произносимые в одинаковой мере но в разных разумеется пропорциях призваны как открывать так и скрывать мысли. Это сокрытие и открытие происходит равно как и для самого говорящего так идля того к кому эти слова адресуются.

И тогда вступает в свои права молчание.

Оно дополняет недосказанное  или красноречиво молчит.

А когда встречаются две мысли? И обе затаенные, и обе желают и не могут…

Два человека… а слова между ними это густой лес в которых легче заблудиться. И тогда один замолкает только для того чтобы дать возможность замолчать другому. Другой может еще продолжать говорить  минуту ил год или десять лет. И если его продолжают ждать, то это похоже на любовь. Любовь, которая ждет ответа. Один говорит а другой ждет ответа.

И это лучше, чем если будут оба молчать.

НО бывает другое молчание когда уже все сказано , сделано и выслушено.

Это, как пустая чаша, как пустой дом, где  слезы давно стали дождями. После этих дождей земля так пересохла, что кажется пустыней   безжизненной.

И вот, когда пустыня, когда  даже слова уже не способны создать иллюзию понятных для зизни слов, тогда от бессилия и невозможности крикнуть наступает как ступор—молчание.

Заикающийся человек заикается потому, что говорить старается так неудержимо много будто боится, что  может один раз замолчав на слове, споткнувшись, не сказать, что-то важное.

Ощущение отчаяния- пустоты, где никогда и уже ничего  не будет,- толкает к пустынным словам. Но и эта стадия человеческого должна остаться позади чтобы мы достигли той грани когда можно по настоящему замолчать.

Конечное и последнее замолкание это разумеется смерть и этой привелегии у нее никто не отнимает.

НО ведь пока еще не смерть!  Пока еще падает снег, или это не снег, но январский дождь!»

Бр-бр-бр!- ежусь я от выпитой водки,от собственных мыслей, и от дождя в январе.

Мужик принимает ополовинненую бутылку и быстро пьет. Катя  опьянела и теперьпристает к мужику. Мужик улыбается в усы. Усы его разъезжаются обнажая желтые зубы. На губах у мужика герпис и я думаю, что они любовники.

-На допивай. – протягивает бутылку мужик,- я свожу Катьку пописать.

-Не писать я хочу, а трахаться! – нчанает кричать Катя.

 -Не верищи! Всех попугаев распугаешь. – хихикает в усы мужик и они уходят. Я один на остановке. Уже темно. У меня торт и водка. Мужик возвращается.

- На.- он извлекает из кармана соленый огурец,- закусывай. Я провожаю его взглядом. Мужик скрывается в подворотне. Я откусываю от огурца, жцую, потом начинаю пить. Теперь мои глотки мелкие и судорожные. Но мневсе же удается между ними всасывать воздух и слышать прерванную речь:

«… Январский дождь безразлично  затаптывает в грязь  Новый год.

Что же остается?

Разве может в обескровленном теле  что то родиться, разве в пересохшей земле возможно чтобы брошенное семя проросло?…»

-Нет, нет, нет! – трясу головой я,- это из других текстов!

 - А где тот последний звук, после которого наступит самая красноречивая тишина?- спрашивает меня голос, - ведь Все после этого переворачивается, и молчание становиться в пустате истощения самой красноречивой  музыкой.

Язык мой уже не слушает меня, голос мой покинул меня, мысли мои  как птицы небесные летают а мне лишь смотреть на них! – начинаю орать я, - Если все, как этот январский дождь, превращающий все в кашу, все это: вокруг меня и во мне собрать, сгустить а потом  выпарить все влажное и неустойчивое, что только связывает, но ничего не решает, так вот этот порошок, маленькая легкая взвесь весом пять миллиграмм (доза гипертоника)может быть это и есть растраченная сила человечества?

Я отшвыриваю пустую бутылку. Водка выпита. Я подхватываю торт, оглядываюсь. Под колпак остановки забежала бездомная собака. Она мокрая и прихрамывает. Я хочу присесть на корточки, но это у меня не получается. Я чувствую, что сильно пьян и если присяду, то или тут же завалюсь в лужу, или если и не завалюсь, то уж подняться на ноги не смогу.

- Пошли! –машу свободной рукой я собаке. Мы идем по какому-то очень темному переулку.

- Слушай меня, собака! – обращаюсь я к прихрамывающему псу, - И вот на этом фундаменте  мы строим дома, прокладываем дороги и пытаемся любить. Мы делим на «ноль-отсутствия» все мыслемые присутствия бытия. Результат страшный!  от него наш мозг судорожно отварачивается. он призван мыслить, а ему предъявляют счет со сплошными нулями.

Нет никакого сомнения, что Рене Декарт был скромным человеком. Его скепсис, остановившись на мыслящем существе, все же признал неоспоримое его существование. А так как были определено это мыслещае существо, то и было дано ему определенное число. Это число  Декарт и поставил позади всех возможных нулей. И тут  проявилась мудрость перед его же силой разума: Декарт  в бесконечном порядке нолей увидел не человеческую ничтожность, но величие Бога!

И вот я,—декартовский человек, несу свое «восполенное сознание», и пытаюсь утешиться тем , что заставляю  себя развлекаться с собственной возбужденной тоской!

Перед моими глазами выросла трамвайная остановка.

- Давай присядем! – предложил я собаке. Мы сели. Я на мокрую скамейку, а собака прямов лужу.

Экран мобильника высветил четыре часа две минуты.

- Интересно, сколько же я гуляю? я вышел из дома приблизительно в три часа.

-Стоп. Какое сегодня число?

 Мне Ответил мобильник:Четвертое января 2007 четверг.

-Ну да, все правильно. Четыре часа. А вышел я в три. А перед этим я вернулся домой и лег спать. Или я не просыпался и теперь все происходит во сне? А может я брожу уже третьи сутки?! Тогда где я?

Эй, собака, где это мы находимся?

Собака повиляла хвостом и неуклюже поерзала задницей. Взгляд ее выражал собачий покойи человеческое безразличие. И я успокоился.

- В конце концев какая разница где я теперь и какое теперь  число? Ведь и мобильник мог свихнуться?

-Пойдем, собака, поищем место, где можно сожрать этот торт!

 

 

Часть 2

 

1.

 

Переулок, в который мы свернули, стал тут же корчиться  насмешливыми изгибами., Темные окна, проплывавших мимо домов , темное небо —все вокруг темное и, вдруг, это белое огромное пятно! Торец дома был белым, как мел, и во всех его семи этажах были распахнуты двери. Белые стены и распахнутые двери.

Бывают сладкие кексы в форме буханок. Поджаренные кирпичики опсыпаные пудрой. Когда такой кирпичик разрезают ножом, то срез светложелтый с черными вкраплениями изюма.  Сладкое нутро кекса дышит соблазнительным ароматом.

Распахнутые двери всех семи этажей в эту ночную пустоту невольно притягивало к себе внимание. Может от того, что слишком пусто в окружающем мире было в этот час, а распахнутая действительность этого дома была слишком доступна? Дом был обнесен низким строительным забором.

Огромный нож  сделал фантастически ровный срез.

Вокруг было тихо и деревья стояли крепко в своей вековой кривизне. Мощная кривизна деревьев являла незыблимость, а половина огромного дома   была оттяпана.

Вся Москва уже давно рушила старые дома. На окраинах рушили хрущевки, а тут в центре рушили дома солидные, для освобождения места для точечной застройки. На месте этой уже подрубленной семиэтажки тридцатых годов возведут двадцатиэтажный монолит  . Такова действительность.

Я стоял и смотрел на этот изуродованный обрубок. И тут мне захотелось зайти в этот дом. Просто зайти, подняться на какой нибудь из этажей на сохранившейся половинке дома. Зайти в одну или в две квартиры, пройти по комнатам и выйти, спуститься и уйти. Зачем мне все это было нужно, - я не знал. Я чувствовал лишь то, что это хочу сделать.

Я обошел дом и вошел во двор. Дворовое пространство создавалось тремя домами: два монолита и третим домом был этот обрубок.

Когда я проходил мимо  правого моналита, то случилось маленькое происшедствие.

В пятом этаже( это я потом высчитал), вдруг, на лоджии распахнулось окно. Понеслись  на весь двор крики. Кричала женщина. Затем в отворенное окно  стало высовываться что-  то объемное. Стало понятно, что из пятого этажа сейчас что-  то выбросят. Я отошел, на всякий случай, под  козырек забора.

Крики стихли. Предмет продолжал  рывками выдвигаться. Видимо, трудно было его просовывать сквозь оконный проем. НО когда я размышлял о трудностях продвижения во внешнее пространство неопознанного предмета, этот предмет мягко отделился от проема отворенного окна и стал плавно и красиво падать. Он спускался на землю, как большая птица. Птица, распушив черные в ночи крылья, бесшумно оседала все ниже и ниже. Слышалось мягкое шуршание рассекаемого воздуха. И вот на газон, покрытый остатками снега присела наряжанная елочка. Она чуть завалилась набок и в этой позе была похожа на подраненную птицу. На елке болталась мишура и  тускло мерцали серебряные дождинки.

 

Тут же, в проеме отворенного окна лоджии показалась мужская голова. Голова несколько секунд молча смотрела вниз на елку. Потом мужик сплюнул и вслед улетающему плевку сказал: «Идеотка!»

Затем голова исчезла и окно захлопнулось.

Я еще немного подождал возможного продолжения. Вновь стало тихо. А из маленького сугробика торчала настоящая зеленая елка. Тогда я подошел  к елке. Прямо на меня смотрел, болтающийся на ниточке, красный дед Мороз. Стеклянная игрушка была немного повреждена. Золотисто-желтый мешок в котором дед Мороз хронил подарки был отбит и на его месте  зияла остренькая дырка. Другие игрушки остались целыми. Висело несколько конфет и болтался крепко подвязанный тяжеленькй мандаринчик.

Я стоял перед новогодней елкой, а  мне улыбался почти с самой макушки желтый стеклянный утенок. Красный клюв был приоткрыт  и лапки  широко расставленные  . Что-то почти невисомое  каснулось моей головы. Касание было ниточкой серебряного дождика, который вот только долетел  до земли. Ниточка, приземлившись, смешно щекотала лоб.

- Надо сваливать.- подумал, осматриваясь, я, - Ведь, черт их знает, там на пятом этаже. Вслед за елкой они могут бросить еще что нибудь по-тяжелее, или прыгнуть самим?

Я смахнул  со лба дождинку и поставил в снег торт. Затем я попытался  утвердить елочку в вертикальном положении на газоне. Если бы снежок был чуть по  морознее или его было бы по-более, елочка, наверняка, хорошо бы укрепилась. Но разве это был  снег? Это была белесая снежная каша. Елочка  в третий раз  неуклюже завалилась набок. Я пытался кашу подгребать под ствол но каша как и положено каше расползалась.

Что же делать? – задумался я,- не оставлять же эту подраненную красавицу здесь среди ночи в этой грязи? Ничего не оставалось делать и я взвалил  елочку на плечо. Свободной рукой я поднял торт.

 - НО куда теперь?

Перед моими глазами был забор. Из-за забором мне подмигивал дом-обрубок. Нас отделяло десять метров. Щель в заборе я обнаружил сразу. Она выглядывала из-за ствола столетней липы.

Как только я протиснулся со своими ношами в заборный лаз, то сразу  почувствовал острую тишину. Тишина подчеркивалась белым снегом.  Везде жижа и каша, а здесь белый снежок. Снег был  как тонкая пуховая накидка. От лаза к подъезду  тянулись собачьи следы.

Я поглядел внимательно на дом. В третьем этаже оставались целыми два оконных стекла. Большая створка подъездной двери отсутствовала. Малая створка была   аккуратно притворена и на ее  порыжевшей металлической поверхности извещала входящих  прилепленная скочем бумажка: «Закрывайте, пожалуйста, двери»

Я вошел в подъезд.

 

 2.

 

Воплощением смерти- вот чем был этот дом. Это я сразу ощутил, как только переступил порог. Плотная, мертвящая  темнота, в вязких глубинах которой то там, то тут  выступали обглоданные ребра стен; словно зубы клацали щербатыми оскалами лестничные марши; засасывающие невидимые глазу черные дыры, дававшие знать о своем присутствии тянущимися из них холодными подвывающими сквозняками. Под ногами что то хрустело, шелестело иперекатывалось. Наверное, Это были брошенные вещи, может это были старые газеты, или опавшая нетающим снегом штукатурка?

Я стал осторожно подниматься. Лестница тянула меня вверх но ощущения подъема небыло. Скорее, было ощущение что я спускаюсь в преисподнию.

Было ли мне страшно? Да, было.

Зачем же я все жеперся туда? Я и сам не знал.

Мне было страшно потому что: темно, сыро и не по-человечески пусто;, потому что, пространство, состоящее из стен, потолков и полов, призванное создавать атмосферу дома здесь и теперь создавало впечатлениепотустороннего мира;  и потому, что это уже нечеловеческое пространство  тем не менее живое своей, иной для человека, жизнью. При этом я чувствовал, что в этом разрушенном доме оставалась  жизнь. Дом являл дыхание смерти и был сам этим мертвецом. Но само это очевидное присутствие смерти в неяизъяснимом контрасте каким-то образом являло ощущение жизни. Думаю, что сила, зовущая меня помимо страха в этот дом, -была сила присутствия жизни.

Это похоже на то, как если бы умер человек. Какое-то время для окружающих людей пространство в котором жил человек остается незаполненной пустотой. Сколько зияет эта дыра? День, два, год или вечность? Это всегда по разному. Но то, что «отсутствие» некоторое время являет «присутствие» —это ощущал каждый, кто сталкивался со смертью.

Не просто должно «срастись»- «сомкнуться» пространство над головой провалившегося в бездну, но должно обязательно произойти заполнение освободившегося места. И пока место незаполнено, будет зиять дыра.

Пятый лестничный марш был перегорожен, огромных размеров, шкафом.

Его угловатая масса тяжело нависала  по лестничной диаганале. Брошеный хозяевами шкаф, застрял по-среди лестницы. Несли, несли, а потом плюнули, да так и бросили. А шкаф еще  сделал несколько, уже своих совершенно деревянных усилий, сполз на две ступеньки вниз, уткнулся боком в железную пирилу и от смертельного бессилия, крехтя завалился набок. Дверца распахнулась  , и с последним дыханием, полками вывалились три его языка. Оставалась между погибшим шкафом и стеной узенькая лозейка. Но мне с елкой на плече, небыло никакой возможности обойти этого деревянного диназавра. Прришлось остановиться. В глубине шкафа я разглядел что то похожее на книжку.

Я снял с плеча елку и поставил рядом торт.

Затем я из нутра шкафа извлек отсыревшую книжку.

Вспыхнувший экран мобильника позволил мне прочитать название. Это был учебник по астрономии.

Экран мобильника показывал дату: 0-3 часа 45 минут 7 января.

- Ну да. Это очень может быть!- непонятно что и кому сообщил я, и тут же стал протискиваться мимо поверженного шкафа. На лестничной клетке было две двери.

Однабыла отворена просто в ночь. Я увидел  за дверью снова улицу, забор и дом, из окна которого была выбрашена елка. Вот такая большая комната была за этой дверью!

Правая дверь была так же отворена. Там, из темной глубины, сквозняччком тянуло дымком.

Я потянул носом и, действительно, почувствовал сигаретный дым.

Тут я испугался по настоящему. А испугаться по-настоящему это  значит уже перестать рассуждать: «бежатьили нет».

Позади оставался заваленный шкаф; позади осталась лестничная клетка; позади была дверь на улицу;  позади была  дверь откуда тянуло дымком.

Я, неостанавливаясь, спросил сам у себя: - «почему я бегу вверх, а небегу вниз?»

«Для бегства не имеет значения куда бежать».- ответил я сам себе.

В таком внутреннем коротком диалоге я быстро достиг верхнего этажа и сразу увидел ее.

Она стояла на высоком табурете. За спиной у нее тянулась уходящая в небо металлическая лестница. Пожарные чердачные лестницы есть на всех последних этажах. Но вряд ли это была чердачная лестница! Ведь над головой никакого черрдака не наблюдалось. Над головой, вообще, кроме огромной дыры и черного неба ничего не наблюдалось. Даже звезд небыло. От этого само небо чувствовалось очень высокой крышей. И вот туда, на небесную крышу вела эта железная лестница. Что же выходило? Она или спустилась  оттуда, или туда собиралась отправиться? Но я не дал себя ввести в очередной ступор, и огляделся.  Это  была последняя лестничная клетка. Левая дверь, как и дверь этажами ниже,  вела в открытое пространство ночи. Дверь правая былазакрыта.

В условиях надвигающегося ступора- «заперта наглухо или только закрыта правая дверь?» - для меня стало принципиальным вопросом. Поэтому я тут же толкнул эту дверь.

Вообще, следует быть по-осторожнее в незнакомых помещениях. Думать можно все что угодно, но действовать надо осторожно. Сколько раз я себе это говорил!

Я сначала толкнул очень осторожно дверь. Она не поддалась. Ну, в самом деле, в пустом почти разрушенном доме, где отключены электричество канализация и отопление разве уместно в четыре часа утра деликатно стучать в закрытую дверь? Я сильно толкнул дверь плечом.

И дверь действительно поддалась. Но поддалась, как-то сразу и вся . Она  стала отваливаться от меня всей своей черной плоскостью. О том, что дверь не открывается а, попросту, , падает я  понял за одну секунду до тупого пыльного удара.

После падения двери , как только улеглась  пыль, я еще подождал несколько минут. Этого было достаточно, чтобы  если кто  нибудь находился там и на шум смог выйти и посмотреть, что происходит. Никто не вышел. Тогда лишь я оглянулся. Она продолжала стоять на табурете.

Я поднял голову чтобы разглядеть ее лицо и увидел звезду. Еще мгновение назад над головой было черное небо. А теперь звезда сияла ярко и крупно сквозь дырявую крышу. Свет, как небесный поток из черных глубин  проникал в этот дом и она была охвачена этим потоком.

ЕЕ лицо было  обращено навстречу этому сиянию. Кисти рук были на уровне моих глаз. Меня поразила их белизна.  Падающее сияние придавало дополнительный объем, делая невесомыми ее одежды.

При этом Она была достаточно легко одета. Туфли, тонкие чулки и легкое домашнее платье. Платье имело короткие пышные рукава и очевидно было недостаточно теплой одеждой для этой обстановки и такой погоды.

- Господи, как же были холодны ее пальцы! – почувствовал я, каснувшись ее руки, - Она же замерзла! Ее тело  содрагалось от мелкой дрожи. Я взял ее руки. она вздрогнула

-Не бойся. я тебе не причиню зла – шепотом, чтобы услышала только она, сказал я.

Она молчала, но я  чувствовал как перестало дрожать ее тело. Руки потеплели.

Какое-то время еще  продалжалось мое молчаливое стояние перед ней . Она смотрела вверх на звезду, а я согревал ее пальцы.

-Слушай,- сказал потом я, - А что если нам устроить праздник? Ведь, на дворе Новый год и рождество! Там, внизу, я принес торт и есть елка. Представляешь, елка с игрушками, конфетами! Дед Мороз, правда, где-то потерял свой мешок, зато утенок такой прикольный! У него красные лапки и восторженная мордочка. Они, все, там внизу.

 Пойдем? - и я легонько потянул ее. Она сделала шаг и я подхватил ее  на руки.

Я еще не смел смотреть в ее лунное лицо, но уже кажется понимал ее.

- Пойдем вниз. Правда, там, на лестнице, лежит огромный шкаф. Но, ты его не бойся. Его кто-то бросил. Мы его обойдем. Представляешь, я елочку нашел на улицы. Люди выбросили, а я ее принес сюда!

Говоря все это, я осторожно спускался вниз. Мне надо было быть внимательным, ведь я нес на руках ребенка.

Вот и этот шкаф. Я  вжимаюсь в стену и мы кое-как протискиваемся .

- А вот и наша елочка,- говорю я. Она смотрит и улыбается.

Мы входим в правую дверь, где я слышал  запах дыма. Здесь никого нет. В небольшой комнате, в углу, у окна, стоит унитаз. У противоположной стены горбится старенький диван. В диване из дыры торчит  пружина и нет спинки. Здесь стекла в окнах не выбиты. Сквозь стекольную пыль виден дом из которого была выброшена наша елка.

Я подхожу к окну и показываю ей рукой на дом.

- Из этого дома (я отсчитываю пять этажей),-вон из того окна, нам  подарили эту елочку.

Она смотрит и согласно кивает .

В окне пятого этажа шторы открыты. Наша комнаты и пятый этаж дома напротив почти на одном уровне. Я вижу, как  там мечется женщина. Женщина,то выходит из комнаты, то снова возвращается с какими-то вещами. Вещи она бросает на диван. У дивана стоит, кажется, большая сумка.

В кресле сидит мужчина. Мужчина курит.

-рождестенская Звезда светит сейчас для всех, но не все видят ее свет. – кивает мне моя Дева?

-Подожди,-говорю я,- усаживаю ее на диван, и сам ухожу, чтобы принести елку.

Я возвращаюсь. Дева указывает мне рукой на унитаз.

-Ну и  что? – отвечаю я, - Он был унитазом в преждней жизни!

 Я перетаскиваю унитаз в центр комнаты И вставляю в него нашу елку. Елка вздрагивает мишурой, игрушками и дождиком. Вот она нарядная, прямая и красивая  стоит посреди комнаты. От ее дышащей красоты  унитаз преображается в белый пьедистал. Свет от Фанарного  уличного столба чуть-чуть освещает стену. Мерцают игрушки и серебрится дождик. Пахнет живой елкой.  Комната наполняется тихим очарованием.

Я подсаживаюсь к Деве на диван.

-Представляешь,-говорю я,-как нам повезло! Я начинаю развязывать тисемки на коробке торта.

 - продавщица мне порекомендовала этот торт. Смотри, он уже нарезан на дольки. Будто она знала, что у нас не будет ни ножа, ни тарелок. Это вишневый торт. Ты любишь вишневый торт? Я тебе дам вот этот кусочек с двумя вишенками.

 я вытаскиваю кусочек обвернутый в специальную бумажку и подаю ей.

-И. Вот, только тут я смотрю в ее лицо.

ЕЕ глаза прикрыты и черные реснички заметно подрагивают. Брови широкие. Это хорошо. Узкие почти нарисованные бровки создают кукольное ощущение. Сколько таких ощипанных кукол бродит по улицам? А тут настоящие брови.  Если мы хмуримся, то хмуримся по настоящиму! И радость от того ярче и живописнее! Прямой чуть заостренный носик. под носиком бантик розовых губ. Подбородок  кажется чуть тяжеловатым. Но когда она улыбается бантик губ развязывается и  улыбка растягивается, буквально, до ушей и открываются крупные зубы.

-У тебя на щеке пятно. Ты где-то испачкалась. Я отыскиваю в кормане носовой платок и  аккуратно оттераю ей щеку.

-Ну вот все в порядке, теперь можно есть торт.

 Она протягивает ладошки.

- Ты хочешь помыть руки?

- У нас нет воды, но у меня есть платок! И я начинаю протирать платком ей пальцы.

Мы сидимна диване. Перед нами елка. Дева ест торт и смотрит на елку. Я пью коньяк и тоже смотрю на елку.

Мне хорошо и от елки, и от выпитого коньяка, и от того, что мы сидим здесь на диване. Настоящий островок маленького счастья среди всей этой разрухи и неразберихи.

Потом мы поднимаемся. Я снова пьян, но это ничего. Надо идти.

-я понесу тебя. Твои туфельки совсем не посезону.

Мы выходим из комнаты. Но сразу же возвращаемся. Я снимаю с елки желтого утенка и деда мороза  .

-Возьмем их с собой? Хорошо? Теперь можно уходить.- говорю я.

Мы спускаемся осторожно вниз. Она указывает пальцем в темный угол. У выхода сидит знакомая собачка.

- Она пришла сюда со мною –говорю я, -Собака,- обращаюсь я к собаке, - спасибо, что ты меня привела сюда. Мы там оставили торт. Хочешь съешь его?

Снег  по-прежднему белый и очень тихо.  Я, остановившись у дырки в заборе, еще раз оглядываюсь.

На улице, за забором,  дует ветерок и его достаточно чтобы погода  превратилась из просто сырой в промозглую.

Моя Лялька от холода сильней прижемается.

 

Мы выходим в переулок и потом переходим улицу. Позади нас остается уснувшая  зубастая техника. Ее клыки, железные челюсти через несколько часов с ревом и рыком вгрызуться в этот  задержавшийся в жизни обрубок дома, и все кончиться. Мы идем, через лужи, мимо спящих других домов,вдоль тратуаров, на виду у редких проезжающих машин, заходим в подворотни, пересекаем площади, проходим  через скверы.

 - Вон мой дом.

 

2

 

Итак, в моих руках была большая кукла и я нес ее домой.

И вот, до этого момента, все более менее для меня, как-то понятно. Затянувшееся пьянство с  ночными»заплывами»; перегрев психики от напряженного ожидания, которое  часто возникает  в мозгах  сороколетнего мужчины с неудачной личной жизнью; всякая галлюцинаторная билибирда с этим связанная; и полная официально дозволенная всенародная расслабуха—все это спрессовало обессиленное время в один день и одну ночь. Тогда появляются фантастические и неприменно желтые трамваи; в таких трамваях происходят фантастические встречи; ты вроде бы идешь домой, а часы показывают только три часа и ты оказываешься где угодно, но не дома. И все это только потому, что ты еще продолжаешь ждать И  наступающее время схлопывается до минут  равным часу, суткам или вечности. И все повторяется снова, потому что это карусель. А за твоими, уже почти неразличимыми следами, бежит мокрый пес.

И продолжается кружение в переулках друг за другом, как хвост за хозяином. Я выходил из квартиры и входил в трамваи, чтобы затем выйти  и никого не встретить. Рельсы меня  утешали своей способностью заварачивать за угол, и я снова входил в магазины чтобы еще и еще выпить. Разве была во всей этой невнятице логика? Но все же был результат. Неожиданный, непредсказуемый, но результат. Дорога с блужданиями привела меня мокрого нетрезвого и страшно уставшего - почти домой. Дом-обрубок оказался напротив моего дома. Он стоял сразу за сквером через дорогу. Этакое отзеркаливание.  В доме-обрубке  произошла встреча.

Стоп. Слова если их разогнать могут  затащить в такое бездорожье где потом придется прокладывать дороги и строить новые города.

Если, что-то случилось с моей психикой и я впал в «из- ума-умиление» (изумление), это могло произойти только там в доме на верхнем этаже. Из дырявой крыши в черном небе светила звезда; на табурете стояла большая кукла; она была залита звездным светом.  Но что же общего было у этой куклы с моим новогодним ожиданием?

Мое ожидание переключилось на  оставленную кем-то куклу.  Но разве это можно назвать выходом из ума? Я был всего лишь ошеломительно затоплен внезапным изумлением.

Дальше было следующее: Я  пришел домой. В моих руках была кукла. Предваряя все последующие события, я твердо заявляю, что ни на одну секунду не забывал, что это кукла. Большая, в рост шестилетней девочки, но все же кукла.

О чем я мог думать когда решил забрать ее? Может быть я думал, что завтра включат  разрушительные машины и начнут ломать  дом, и эта красивая необычная кукла погибнет?.

Я пришел, с куклой на руках  домой, разделся и сразу же повалился в постель.

Спал я долго и сон мой был тревожным.

Бешено стучало сердце. Это было первое что я почувствовал когда проснулся.

Сквозь стекла и сдвинутые шторы просачивались жаркие лучи зимнего солнца. Такое бывает. За окном зима и мороз, а в квартире солнышко воспринимается жарким, будто твои стекла не просто стекла, а увиличительные линзы. И чем холоднее за окном тем ощущение нестерпимости от полящих лучей сильнее.

Проснувшись с жутким сердцебиением, я ощутил конкретную неприязнь и к этим лучам и к этой погоде. Это совсем не гормонировало с моим самочувствием . я отвернулся.

И вот тут я почувствовал на себе чей-то взгляд. Кто-то пристально смотрел на меня из прихожей.

 2.

 

Еще три дня я  мирился со своим телом, собирал раскатившиеся горохом мысли, настраивал чувства, как настройщик аккуратно тянет струны на поломанном инструменте. Пять  раз бросался в горячую ванну, чтобы откис и выдавился угар утомительного праздника. Даже сходил в баню, где долго и с остервенением хлестался березовым веником.

НА третий день  еще вчерашнее тусклое низкое небо, вдруг, просияло нежной голубизной. В мое окно заглянуло солнце! Я еще продолжал лежать в постеле, часы показывали девять часов тридцать семь минут, а я уже знал, что воскрес. Сердце стучало ровно; выпаренное в пяти ваннах и одной парной,  тело,  покоилось в теплых постельных глубинах; душа повизгивала от, едва сдерживаемой, радости.

Чему радовалась моя душа? Такие вопросы задают когда уже не переживают. Новый день, даже если он не понедельник; новое, с пронзительной голубизной, небо; новое солнце! Мне в этом  году еще не улыбалось солнца. И, наконец, – новая жизнь! Ведь, надо когда-то, попытаться все начать сначала? Пусть же началом будет этот новый день! А куклу я перенес в кухню. В прихожей ей было не место. К тому же, эти ее взгляды на меня, вечерами засыпающего, и по утрам, просыпающегося!  На кухне я усадил ее в большое  кресло. По Утрам, сделав гимнастику и позавтрыкав, я уходил на работу; вечерами, после работы, я ужинал, смотрел телевизор и ложился спать. Так продолжалось  с неделю.

Вот наступила суббота. Я выстпался, сходил во двор на гимнастику, потом  долго завтрыкал, пил чай. После завтрыка мне захотелось покурить, и я закурил. Я вообще-то не курю или курю, но так, по случаю. Пачка сигарет может по несколько лет валяться в столе. Выкурив сигарету, я встал , отдернул зановеску и открыл дверь на лоджию. Свежий морозный воздух стал наполнять помещение. Сквознячком вытягивало остатки табачного дыма. Когда я закрыл дверь на лоджию и обернулся, то встретился с ее глазами. Кукла сидела в кресле, куда я ее поместил неделю назад. Я не забыл о ее присутствии. Это было бы сложно. Ведь ее нахождение на кухне, делали наши, так сказать, встречи неизбежными. Я встречался с ней  ежидневно, как встречался с цветами в горшках на окнах, с мебелью или с зубной щеткой. Предметы, наполняющие дом и являющиеся, как-бы, продолжением тебя самого эти предметы чаще замечаешь когда они по каким то причинам уходят, как замечаешь собственный зуб по его боли.

Она оставалась кресле, а я садился рядом на стул. НА стол  утром я ставил чашку с блюдцем и тарелку скашей. Потом чашка и тарелка отправлялись в мойку. потом из мойки вымотая пасуда  отправлялась на сушку и так далее:  завтрык, Ужин. Круг замыкался, чтоб  на следующее утро повториться. Вдох – выдох; ботинки –  тапки; Пижама – костюм;Работа – дом;день – ночь; Это ритм, пульс моей жизни. Ходики в прихожей резанируют с ударами сердца и этот стук—тук, тук, тук так похож на стук каблучков. Красненькие туфельки с остренькими каблучками. Она смотрела на меня, а я смотрел на ее красные туфельки. Я почувствовал неловкость. Мало того, что я табаком обкурил  ее, так я еще открыв балконную дверь, заставил ее мерзнуть.

Я задернул штору. В кухню быстро возвращалось тепло. Я же сгрузив грязную посуду в раковину, что-то буркнув себе под нос, вышел из кухни. Потоптавшись в прихожей перед зеркалом, и, зачем то, ощупав лицо с двухдневной щитиной, я снова вернулся в кухню.

- Так дело не пойдет. -начал я, - тебе надо купить  нормальную одежду. Твое платье—оно, во-первых, нуждается в стирке, а во-вторых, ты, вообще, одета не по сезону. Нужны  теплые чулки, носки, другая обувь. Платье мы твое постираем, и я куплю тебе еще новое.

Я поднял ее и поставил на пол.

-Так, твой рост... Я взял рулетку и измерил длину ее одежды. Сначало я решил взять одну ее туфельку с собой на рынок. Но потом подумал, что ей будет не удобно оставаться в одной туфельке. Длину  ступни я замерел все той же рулеткой.

-Ну вот ты вся измерена! - пошутил я, - я схожу на рынок и все тебе куплю.

Уже через два часа я вернулся с покупками домой. Ощущения мои были странными. Я чувствовал себя счастливым верблюдом. Что я только не купил!

Из спортивной сумки, сидя на кухоннном полу, я вынимал, вынимал, вынимал  свертки. Свертки разворачивались, пакеты открывались и на спинках стульев, на кресле, на телевизоре, на столе и даже на моей голове, как в костюмерной- везде висели, лежали  и были разложены разные платицы, кофточки, колготки, носочки, штанишки, платочки, тапочки, ботиночки, шнурочки и пара зеленых сапожек. В прихожей на дверях в ванную Висела коротенькая шубка и спортивная вязанная шапочка с красным мохнатым бубоном.  Маленькая соломенная шляпка украшала мою голову.

Все это чудесное вещественное разноцветье  наполнило дом запахами какими пахнут только новые распакованные вещи.

Что-то, похожее, уже было в моей жизни?

Я задумался, припоминая. От меня уходила жена. Вот так же весь дом  неожиданно наполнился ее тряпками. Они, как черти из всех табакерок, вылазили и вылазили из  всех мебельных щелей, из всех ящиков, со всех полок, из всех камодов.

Когда все это женино разнообразие обнаружило свое присутствие я понял кто насамом деле был в доме хозяином, и почему так часто болела моя голова. Я тогда помог ей спустить вниз десять огромных сумок.

Я вернулся в опустошенную квартиру. Распахнутый шкаф, выдвинутые пустые ящики комода, какие то ошметки тряпок газет веревочек по всему полу и совершенно голая ванная. Ванная комната походила на обглоданное пространство. Возле унитаза одиноко лежала моя зубная щетка.

НО при всем этом опустошении и раздрае первое, что я ощутил- голова моя перестала болеть!

Моя пушистая Зая,, моя когтатая Киса, моя крашенная Куколка моя шестилетняя   головная боль - наконец то решила покинуть меня.

А ведь я, действительно, звал ее «куколкой». Прозрачной белезны шелковая кожа, форфоровое личико  с голубыми почти невинными глазками и эти накладные реснички, отбрасывающие тень на ядовито оранжевые губы. А чего стоил ее боевой раскрас, когда она собиралась на работу? Это надо было видеть! Преображалась не только внешность, но и все ее содержание. «Вооруженная Артемида идет на охоту». Если не замечать наносной декарационной мишуры, то набор событий  в жизни человека, как и настоящих мыслей в голове достаточно ограничен.

Кукольный театр, - да и только!Впору, себя почувствовать такой же куклой. Дернули нас - и мы танцуем; дернули еще раз- и мы уже плачем. Мысль о кукольном театре мне понравилась. Пусть театр, пусть кукольный, пусть дергает нас. Вот я сижу теперь на полу в кухне и  мы обсуждаем купленные наряды. Я вижу что покупки ей по-душе. Она с удовольствием рассматривает все что я достаю и разворачиваю.

-О! слушай, -вскрикиваю я, - я тебе еще купил… угадай что?

Она моргает, а я достаю сверток из пакета который был случайно задвинут под стол.

-Это настоящая, яблочная пастила! - с восторгом, шепотом, как о главной тайне жизни, говорю я.

Я сам тоже люблю пастилу, и теперь, вижу себя десятилетнего и с радостью обнаруживаю в маминой сумке белую мягкую с чуть отвердевшей корочкой любимую пастелу. Продолговатые брусочки плотно уложены друг к дружке. Даже сквозь целлофан, даже спустя тридцать лет- я слышу сокрушающий время ее запах.

-Ты любишь пастелу? - вкрадчиво спрашиваю ее, - Кто же не любит пастелу? Даже злодеи любят пастилу. Знаешь, почему они ее любят в первую очередь и сильнее всего? Потому что им в детстве мало покупали пастелу, а когда, все же, покупали то прятали в шкафах. А на шкафы вешали замки. Свой, злодейский путь, они начинали со взломов этих замков.

Мы тут же вскрываем пакетик и начинаем лакомиться.

Потом мы собираем все купленные вещи. Я  отношу сложенные и отсортированные вещи в комнату. Там все вешается и раскладывается на приготовленных вешелочках и полочках.

С кухни зовет свистящий чайник. Я завариваю свежий чай и ставлю на стол две чашки с двумя блюдцами. В чашки я наливаю чай, а на блюдца я кладу волшебную яблочную пастилу.

После чаепития я щеткой для волос расчесываю ее волосы.

Хочешь, я тебе заплету косу? – спрашивая я ее. Она согласно кивает и я начинаю это делать, как буд-то всю жизнь только этим и занимался. Расчесанные волосы я разделяю на две равные части. Затем каждую часть вытягиваю в хвост. Беру белую купленную ленту и помещаю  ее между двумя соединенными хвостами. Затем я начинаю переплетать оба хвоста. Действительно, получается коса. Коса с вплетенной белой лентой немножко рыхлая и жидковата. Но ведь я это делаю впервые в жизни.

- Как, хорошо? – спрашиваю я. Она улыбается и кивает.

 - У нее солнечная улыбка! – отмечаю я.

-Солнечная Дева! -говорю тогда ей, - я буду тебя звать солнечной Девой.

 

3

 

С появлении Девы моя жизнь изменилась. «Моя жизнь» превратилась в «нашу жизнь». При этом Все Великие достоинства моего одиночества и холостячества сохранялись.  Свои поступки я, по-прежднему, совершал только из собственных побуждени; мои желания это были только моими желаниями; я продолжал, как уже это делал много лет, самостоятельно строить свою жизнь; и времяотпущенное Богом мне оставалось апсолютно моим. Но при этом мои мысли и поступки сразу же и очень легко развернулись  и стали существовать в контексте «Мы». И если в моей преждней жизни, как и в любой другой жизни, были узкие коридорчики, затхлые погреба и оскомина от кислых, то ли лимонов, то ли от мутной скуки, то и коридорчики и подвалы и оскомина- все это, как изнанка теплого тулупа, конечно же, сохранялась и теперь. Но сохраняясь не так теперь была тесна, Не так порой удушлива, а оскомины не вызывали тикка.   

 Я, теперь, уходя на работу, всегда оставлял в кухне свет. Зимой светлеет поздно а темнеет рано. Моя солнечная Дева ждала меня в кресле. Она полюбила это место и ни за что не хотела перебираться в комнату. Я когда подходил к дому то отыскивал в четвертом этаже светящееся окно моей кухни.

«Меня ждут» - это чувство уже не как мечта или настольгия, но, как обретенная реальность подмигивала каждый вечер из четвертого этажа, мне возвращающемуся домой. 

А наша жизнь текла размерено и просто как вдох и выдох. Дева, просто своим присутствием, рождала во мне новые мысли, каскады эмоций и переживаний.

ОТ этого новые перемены стали происходить  во мне.  Пластмассовая кукла вызывала во мне совсем непластмассовые чувства. А новорожденные переживания, запечатленные в моих мыслях и поступках в результате наполнили пластмассовое ее тело, жизнью. Я разговарилвал с ней и она слышала меня; я брал ее заруку и чувствовал тепло ее кожи; она молчала, но ее глаза были красноречивее любых слов.  Я стал терять ощущение искусственности ее присутствия. Все, что происходило в доме и в моей душе- это была наша тайна.

Внешне выгляделовсе по-прежднему: я- сорокалетний разведенный холостяк; живу в Москве в однокомнатной квартире; работаю учителем рисования в колледже; и по сукбботам вечерами люблю сидеть в спорт-баре и пить пиво. Но так продолжалось несколько месяцев.

Май был холодным и дождливым. Мне пришлось уехать в командировку на несколько дней. Семинар вальдорской педагогики проходил в Калуге. Срреди этой командировочной круговерти, где очень легко мешаются личное, профессиональное  и общественное,одна педагогическая барышня в совсем не педагогической обстановке спросила меня:

Скажите Александр, есть ли у вас дети?

Почему то она поинтересовалась возможными детьми, а не моим семейным положением? ,Или я, своим поведением и манерами, исключал в этом плане все вопросы?Как бы там нибыло, но вопрос меня застиг врасплох. Детей у менянебыло. И я уже было так и ответил.

- Но как же, моя Дева? И я не коллебаясь, ответил:

- Да. Есть дочь.

На ВОПРОС, как зовут мою дочь, я уже уверенный, что у меня есть дочь отвветил:

- Дева.

- Что, вот так и зовете?  Странное имя. – пожала плечами педагогическая барышня.

   Возвращаясь из той командировки, я возвращался не просто домой, я ехал к своей дочери. Вот так.   И тут ничего уже  поделать нельзя.

 

Наша жизнь стала жизнью маленькой семьи. Вот, например, истори с грязной посудой. Было традиционно всегда так: Я, перед работой, всегда опаздывая, быстро что-то пережевывал, выпивал, почти находу, чай и сгружал посуду в раковину. С появлением Девы некоторое время так и продолжалось, пока я как-то вечером вернувшись с работы,не обнаружил пустую раковину. Вымытая посуда  была расставлена на столе. Как она умудрилась перемыть посуду, когда ростом едва доставала до раковины?

 И потом, с какой стати, она должна мыть за мною посуду? Конечно, в раковине лежали и ее чашка с тарелкой. Я об этом еще немного подумал и соорудил для Девы маленькую деревянную скамеечку. Встав на эту скомеечку она спокойно могла  и посуду помыть и потом расставить ее в сушке. Если бы я признался себе, что все эту игру с грязной посудой сам же и организовал, и сам утром мою посуду, разве  моя жизнь стала бы лучше?  Жизнь разделилась на «до» и «после». Это как зонтик от дождя. ДО дождя это сложенные вялые тряпочки и железные прутики нелепо собранные вокруг длинной палочки. А, вот, как начинается дождь, сложеный зонт разворачивается, напрягается. Сложенные железные палочки,  спицы и тряпочка   превращаются в маленькую настоящую купол-крышу над головой.

 Дева оказалось немного капризной. Например, она не желала сама есть и пить.

Я подсаживался  к ней и маленькой ложечкой зачерпывал из ее чашки чай.  Наполненную ложечку я подносил к ее губам. Тогда она делала едва заметный глоток. Так мы научились вместе пить чай. Надо сказать, что Дева, как и другие девочки, кушала очень мало. Любимыми ее кушаниями были:пастела, мармилад и зифир в шоколаде.

Проблема, с которой мы столкнулись, была ночь. Ночь она и есть ночь. И ночью люди должны спать. Это ясно. А вот где и как спать? Вот тут начались недарозумения и капризы. Мы, конечно, могли устроиться в одной комнате. Она отказалась. Ей нравилось спать в кресле. Я как то ночью заглянул в кухню. Она спала. Головка  была опущена на левый подлокотник кресла. От этого тело было  неестественно изогнуто.

На следующий день я приволок так сказать, люлю. Люлей стал большой, просто очень большой, чемодан. Таких чемоданов сейчас не делают. Я долго думал, - зачем людям был нужен такой большой чемодан. Если много вещей и их надо упоковать, то можно сделать, используя для этого два, три небольших чемоданы. Но потом я понял! В такой чемодан с крепкими фанерными боками,  с металлическими уголками и с серьезными  хромированными замками –туда можно сложить сразу все. А потом можно отправляться и никогда не возвращаться.

Чемодан мне дали мои друзья. Он валялся у них в деревне на чердаке.

По размерам моя Дева укладывалась туда вполне аккуратно. Ассоциации с гробом были слишкомм навящевы и я захотел отломать  крышку. Но хозяева мне делать это запретили. Катя и муж ее Коля хорошие ребята. Чемодан сохранили как семейную пра-дедовскую реликвию. Катя рассказывала как в детстве, они, ребятишки любили забираться в этот чемодан.

- Заберемся, - говорила Катя,- закроем крышку и тихо сидим. А один раз  меня в этом чемодане поцеловали. Вот такие история хранила чемоданная память! А меня на Курском вокзале, когда я волок этот фанерный гроб, два раза останавливала  милиция. Предъявляемый паспорт оставлял сомнения в глазах милиции и я добровольно отпирал чемодан. Надо было видеть их милицейские лица, когда они созерцали апсолютно пустое и громадное чемоданное нутро.  Вечерело. Я спешил. Ведь надо было успеть преобразить фанерный гроб в приятное для сна ложе.

Маленький детский Матрасик, одеяло и подушка—все обряжено было в новое постельное белье. Чемодан я установил у тупиковой стены в прихожей. Крышку решил всегда оставлять открытой. Из нутри  шаршавую серую поверхность крышки заклеял репродукциями. В центре я наклеял большую картинку. На картинке была изображена ваза с цветами. Один цветок сильно склонился вниз. Тут же под его склоненной головкой лежали опавшие лепестки. Толстое зеленоватое стекло вазы было прозрачно. Хорошо была видна налитая в вазу вода. и сквозь стекло,и сквозь прозрачную воду с необходимыми оптическими искожениями были не просто видны стебли цветов, но и стебли и вода и зеленоватое стекло, взаимодействуя друг с другом светом и цветом, создавали иллюзию рельефной реальности. А перед вазой на столе лежал одинокий цветок. еще красивый, но уже увядший  цветок лежал в нескольких сантиметрах от свежей животворной воды. Грустьхудожника  на переднем плане, компинсировалась изумрудной прозрачностью воды в вазе и свежестью пышного букета.

 

4.

Еще одним изменением  моей жизни стало мое отношение к собственному дому. Я уже привык приходить в темную пустую квартиру. Оставляемый в прихожей свет не мог изменить этого восприятия. И хотя все в доме было приспособленно для безоговорочного обслуживания только моих желаний,  сами эти желания: сна, пищи, тепла, отдыха, -не рождали из себя желания благодарности. Я воспринимал свою квартиру, как крепость, куда возвращаешься после охоты и откуда на охоту идешь. Но ведь и идти на охоту и возвращаться можно куда угодно. Лишь бы там было тепло безопасно и сытно. Поэтому я никогда не всматривался в свои окна. Я шел двором к подъезду; мои окна глядели на меня идущего домой; а я никогда не поднимал головы. А зачем? Я знал, что окна темные и за ними, конечно, тепло и есть пища, но нет там никого кто-бы тебя ждал. В лучшем случае я мог обманывать сам себя. Я часто оставлял включенный свет. Но даже на эту уловку мое сознание не реагировало. Я по-просту всегда забывал поглядеть.

все перевернулось после того, как появилась Дева. Первыми стали выпячиваться неудобства. Я уже не мог, например, Как это было раньше, совершенно бесштанно выходить из ванны и в таком виде подолгу слоняться в ожидании полного обсыхания. Дева любила на кухне слушать радио, а я в комнате включал телик на канале «Спорт». Из кухни лились фортепианные концерты Шопена, чередуемые органными вздохами Баха, а я неистово орал и колотил в ладоши, когда показывали лигу чемпионов по футболу. Я реже стал теперь приглашать в гости друзей и сам оставаться где-то на ночевки. Но, главное, что все уравновешивало, всему придавало смысл была та новая картинка, которая неизменно теперь возникала в моем представлении.  А этому предшествовала одна весенняя история:

Заканчивался март. Снег в Москве уже растаял. Лишь в парках, да на обочинах улиц лежали грязные кучи вчерашнего снега.  Как-то воскресным утром я вышел на лоджию. За окном была любопытная картинка: На школьном заборе сидела рыжая кошка; Под забором, мвиляя острым обрубком хвостика, нервно повизгивал боксер. В стороне стояла хозяйка, контралируя порывы баксера длинным поводком. С соседней старой липы на это забавное дело смотрели две вороны. Но вороны непросто глазели. Одна  ворона расположилась на ближней, к происходящей сцене, ветке. Она своим карканием отвликала внимание боксера.  Баксеру это явно не нравилось. Птица отвлекало от рыжей кошки. Баксер начинал привизгивая тявкать.  Это выглядело смешно. И тогда вторая ворона снималась с ветки и, кружась низко над боксером, начинала громко и нагло хохотать. Если бы она просто хохотала это было бы еще не так смешно! Но даже мне, смотрящему на это с четвертого этажа в хохоте птицы ясно слышалось одно, повторяемое слово. Этим словом было: «Дурак! Дурак! Дурак!» На «Дурака» уже болезненно реагировала хозяйка. ОНа начинала дергаться сразу двумя руками, натягивая поводок. Ей, видимо, хотелось увести и собаку и уйти самой от такого утреннего беспардонного издевательства. Но  тогда включалась кошка. Кошка выпрямляла  задние лапы. Ей удавалось на узкой металлической поверхности забора изящно  прогибать спину и по кошачьи  сэксуально задирать хвост. В такой, несомненно, провакационной позе она издавала сонное почти равнодушное «Мяу».   и вся сцена начинало двигаться по кругу. Боксер взвизгивал от удовольствия созерцания кошачьего стрептиза; хозяйка снова отпускала натяжение поводка; каркала с ближней ветки ворона; тявкал уже без удовольствия боксер; слетала и начинала кружить  ворона; Раздавался хохоти по всему двору звенело «Дурак! Дурак! Дурак!».

- Ну и прикол! – хохотал я на лоджии, - хочешь поглядеть на эту карусель?

Я вытащил из кресла Деву и на лоджии поставил на стул. Теперь и она могла видеть этот спектакль.

Когда я вечером возвращался домой, То, естественно, никакой собаки и никакой кошки уже небыло . продолжали, правда, каркать вороны. Я огляделся,  скользнув взглядом по своим окнам. За окном стояла девочка  и смотрела на меня. Я помахал рукой.

 

Что же произошло когда я теперь закрывал глаза? Что я видел еще полгода назад, закрывая  глаза?

Ничего. Да и глаза я закрывал лишь когда ложился  спать. Теперь же  мне хотелось это делать чаще и чаще. Я закрывал глаза:  и  когдамне было хреново; и когда болела голова; и когда хотелось  поднабраться позитива; или просто получить еще одну капельку удовольствия. И неизменно, всегда возникала одна картинка:  Из глубокой темной глубины рождался желтый огонек. Сначала это была маленькая точка едва различимая среди стандартных мерцаний, вспышек   и наплываний пятен при закрытых глазах. Трудно было ее опознать. Но при внимательном всматривании это мне почти всегда удавалось. Я узнавал, черт знает, по каким признаком эту желтенькую точку и цеплялся  за нее внутренним взглядом.  Тогда точка приближалась и увиличивалась. Чаще всего такое приближение и увиличение превращалось в обыкновенное окно. Желтое окно, в котором зажжен свет. Но все-таки это было не простое окно. Я вглядывался  и начинал видеть лицо. Этим лицом было лицо моей Девы. Именно тогда же я стал оставлять включенным свет на кухне. А подходя к дому вечерами всегда не забывал поглядеть. И всегда я видел  ее. Она стояла у окна, глядела на улицу и ждала меня. Я с удовольствием, Махал ей рукой и ускорял шаг.

А Дева с тех пор полюбила стоять на лоджии. Ей нравилось смотреть на улицу.

-Вот подсохнут тратуары и мы пойдем гулять.

 

 5

 

Поначалу, я хотел купить детскую коляску. Но быстро от этой мысли пришлось отказаться.  Рост Девы был сто десять сантиметров и возить такую деваху, спеленанным овощем, я не мог.  Но как тогда выводить ее? А может ей достаточно стоять на лоджии и глядеть в окно? Когда станет теплее, я смогу открывать окна на лоджии и это будет почти улица.   Подумав так я посмотрел на деву. Она мне  не возражала, но я же видел, как она глядит из окна туда!  В конце апреля в Москве  утвердилось тепло. Как-то рано утром я поднялся, разбудил Деву и стал ее одевать.

Знаешь куда мы пойдем? – натягивая ей на ногизеленые ботиночки, говорил я, - мы пойдем гулять на детскую площадку!

Брючный костюмчик,красная спортивная кепка с длинным козырьком- зеркало отразило розовощекую, немного сонную, но все же радостную девочку.  Это меня успокоило и мы пошли. ДО лифта я донес Деву на руках.  В кабине лифта я поставил ее на пол. Лифт остановился на втором этаже. Двери открылись  и в кабину вошла старушка. Она держала на руках маленькую черную собачку. Я же, продолжая держать Деву за руку, пытался прикрывать ее от возможных взглядов старушки. Но старушка была занята волнениями собачки и даже не взглянула на нас.

- Давай-ка, я возьму тебя на ручки,- сказал Деве я, когда спустившийся лифт на первый этаж выпустил старушку.

Мы вышли на улицу. На детской площадке гуляла одна мамашка с совсем маленьким мальчиком.

Я обошел сзади детскую площадку и большую лужу. Мы подошли к дальней скомейке. У скомейки я поставил Деву на ноги и сам сел рядом.

-Ну, вот  мы с тобой на улице.

Перед нами, - за деревьями дворового скверика, по ту сторону дороги стояли два высотных дома. Четыре месяца назад там же стоял еще один дом. В том доме произошла наша встреча. Дом снесли, а с куклой,  я теперь гуляю, как с собственным ребенком.  Я заметил, что Дева с интересом глядит на качели.

-Хочешь, покачаться?

Мы направились к качелям. За руку мне было не удобно вести, и я поднял и понес ее. Кажется, мамашка, что то заподозрила. Она стала за нами наблюдать. Хотя стояла она к нам боком, но я чувствовал внимательное любопытство.

Мы подошли, и я поставил Деву на опущеный конец деревянной качели.  Потом, придерживая Деву, стал по-переменно поднимать и опускать качельку. Между башнями-высотками блеснуло солнце. Его длинный луч прочертил солнечную дорожку через весь двор, краем зацепил скомейку и, рассыпавшись на множество бликов, осколками теплого света поджег одежду моей Девы.  Зеленые ботиночки,Штанишки, курточка и, наконец, лицо – вся она теперь была одним пылающим костром. Дева испугалась. Я чувствовал, как ее коготки ногтей остро впились в мою ладонь. Старушка с черной собачкой, мамашка с мальчиком - все завороженно смотрели на разгорающийся пламень. 

Мальчик рванулся к качелям. Его порыв тут же остановила мамашка. Ребенок разрыдался и мамашка увела его. Отчаянно тявкала собачка, а моя Дева горела. Я очнулся от боли с какой она вонзала коготки в мою руку. Тогда я сильно рванул ее, и Дева рухнула в грязь. 

Штанишки и курточка были испачканы, а по лицу текли слезы.

Хрень какая-то! –выругал сам себя я, -привидилось же такое! Навождение какое-то! Я, сидя на корточках, оттирал грязь с ее одежды. Она уже не плакала, но след от страха еще мерцал в уголках глаз. Первая наша прогулка закончилась плохо., Ей будет лучше на лоджии. Наступили теплые дни, и я, уходя на работу, теперь оставлял Деву на лоджии с открытым окном. Через неделю я забыл о странной галлюцинации. Но в душе поселился необъяснимый страх.  Он поскуливал невинным щенком, а я ловил себя все чаще и чаще на мысли, что могу потерять мою Деву. Как это может произойти – этого я себе даже представить не мог, но чувство, что это неизбежно произойдет и произойдет очень скоро- это чувство, как и зародившийся страх из-под тяжка стали мучать меня.

 

 

Часть третья

 

 

         1.

 

Пальцы привычно прыгают по клавиатуре, а на экране монитора выскакивают из глубин буковки. Буковки лепятся одна к другой, рождаются слова и вот медленно  из темных глубин умная машина вытаскивает мою судьбу.

Компьютер- самый беспрестрастный свидетель моих мыслей. А мне остается, в который раз, вчитываться будто всматриваться в материализованное прошлое.

Казалось бы чего проще—лепи слова как считаешь нужным. Иногда потом, слепленный текст начинает жить собственной жизнью. ОН обретает силу волновать или вызывает тошноту. Это, как получится.  А еще потом может случиться, что представленная реальность, как вроде бы, беспристрастное зеркало рождает «узнавание».

 И это еще не последнее, что может сделать текст. Дальше рождается подозрение, что это узнавание таится не во мне- всматривающегося в это зеркало, но в самом зеркале. Можно сделать еще одно усилие. Внимательно несколько раз всматревшись узнать еще, что-то новое о себе. И нет никакой гарантии, что герои про которых слеплен текст   нарисуют нам такую картинку, что  трудно будет удержаться, чтобы не назвать их вралями!

Слово заряженное, подобно бумерангу, сперва, порожает цель,а потом всегда возвращается. Вернувшись в душу, как в гнездо повзрослевшая птица, слово ощущает себя иначе, чем, когда вылетало.

И вот тут, происходит то главное  ради чего прыгают теперь мои пальцы по клавишам. Ведь только слова способны воздвигнуть между человеком и миром иллюзию, в своей внутренней силе неуступающей, всей вселенной.

Такова уж судьба человеческая!

 

Писатель, истопник своей души,-  бросает в топку слова за словом. Тянется  повествование, как распространяется тепло от протопленной печи. НО когда температура горения слов достигаетт критического уровня, происходит то, чего не ожидает сам истопник. ибо ожидать можно только то, о чем думаешь или что предпалагается.

Отзеркаленные мысли ведут себя совсем не так, как ведут себя сжигаемые в печи дрова. Осторожно, с опаской и подозрением, отзеркаленные мысли обегают ланшавты души. Что же они видят? Горы и пригорки сменяются низинами и провалами; повсюду тянет легкой, хотя и  вполне терпимой затхластью; из пещер доносятся рыки казалось бы уже давно несуществующих саблезубых тигров и хохот человекоподобных гиен; болота покрыты древними светящимися мхами;  между кочками то и дело  вспухают огромные волдыри, извергающие дочеловеческие миазмы.

И все это пульсирует стонет крехтит. И как тут  не изумиться?

«Изумление»—вот найденное слово, характеризующее состояние вернувшейся мысли. Очевидно слышится в слове «Изумление из-ум-ление» -- «из ума умиление» или на понятный язык- «умиление от выхода из ума».

«Умиление безумца»! Вот и найден тот камушек на котором я построю свой маленький бастиончик. Зачем? ,Я потом, когда его построю, то спрячусь там. А пока продолжается это строительство, пока прыгают по клавишам пальцы - до тех пор  будет присутствовать в мире состояние безумного умиления!

Это маленькая пауза жизни перед огромной смертью; это роскошь, которую может позволить себе только человек. Быть откровенным значит дать голосу огненной крови затопить душу пажаром нечеловеческого, ибо, безумного изумления!

                  

2.

 

 Наступило, лето и приближался мой отпуск. Я отпуск всегда убиваю на даче. У меня под Волокаламском есть дача: десять соток; трава все лето по-пояс; старый дедовский фруктовый сад; ни однойгрядки; по периметру сетка рабица на столбах; и старый щитовой двухэтажный домик. Я ВСЕ ПРОДУМАЛ. Перевозка Девы должна была осуществляться в чемодане. А наличие на даче чемодана решало сразу проблему со спальным  местом для Девы. До электрички нас довезло заказанное такси. Водитель удивился, когда я не пожелал чемодан поставить в багажник, а затащил на заднее сидение. 

Я рассчитал успеть на первую электричку и Уже в девять утра я запер за собой дачную калитку.

-Ну, вот мы и добрались. –достаточно громко, чтобы могла услышать из чемодана Дева, сказал я.

В беседке я отпер чемодан, помог Деве вылезти и усадил на стул.

 

Потом, отыскав спрятанные под домом в банке с осени ключи, я отпер домик, распахнул все окна, вкрутил  лампочки, принес из уличного колодца ведро воды, помыл и поставил на плиту чайник, а когда тот закипел, то заварил по-крепче чай.  Чемодан и рюкзак с продуктами я затащил в дом, а в беседке на сстол поставил чашки, банку прошлогоднего яблочно-рябинового варенья и вазочку с печеньем.  и вот мы уже сидим с Девой в беседке и пьем чай. Где-то у нас за спинами визжит газонокосилка, стучит молоток, плачет ребенок и проезжает машина. Это неизбежные всегдашние звуки человеческого присутствия. Я, непонимая, что в эту раннию пору можно косить, стал вспоминать прошлогоднию осень. Уже был конец октября и метиобюро москвичей начинало припугивать первыми заморозками со снежком. Я собрался и поехал сюда, чтобы собрать  яблоки.  Как же здесь было одиноко, пусто тихо и хорошо! Я ходил по саду, собирал яблоки, жег костер и с наслождением дышал и этой тишиной и пустым звенящим воздухом. Насторожившее, по-началу, безлюдие  очень быстро затопилось грустью и тишиной, какая бывает только поздней, но еще не сырой осенью. Я сидел в саду; горел костер; дым, прямым столбом поднимался в такое же белое небо. Свежесть ранних сумерек бодрила мысль. Я думал и про то , и про это и про разное всякое, - и чувствовал, как все о чем я теперь думаю, вот так же, как и высоко летящие, бог весть куда, птицы, легко отрывается от меня и летит, летит, наполняя всю пустоту своим тихим звоном. И еще я вспомнил про черного дятла. ОН таскал из леса шишки и на крыше моей беседки деловито лущил их. Я не мешал ему, а он был единственным свидетелем  моего здесь неуместного присутствия. Я, тогда засожалел, что пришел сюда совсем из другого мира и дятловую деловитость мне никогда не понять. Но прошло полгода и вот сново лето и я сижу в беседке и пью чай и со мной Дева. Разве я мог про это  тогда осенью помыслить? Может от этого мне теперь кажется, что тут все немножко не в правду. Прилетел молоденький резвый шмель на запах варенья. Он сделав два контрольных обзорныхкруга и приземлившись, теперь  важно прогуливается по краю сладкой розетки. Он лапкой щупает варенье.

Проверяет глубину! Смотри! – смеюсь я, указывая на шмеля, Деве. Шмель не решается бухнуться в сладкую смерть. Он на минутку замирает, попав в поле солничного зайчика. Потом шмель,  отяжелевший от принятой на борт сладости, прогудев над ухом, садиться мне на голову. Теперь  он заблудился в моих волосах. Я чувствую как этот маленький бульдозер прет по моей голове напролом. Я трясу головой  и шмель тяжелой бомбочкой валится на колени. обезумив от таких приключений и кульбитов, ошалевший от варенья, солнца и собствнной юной жизни, шмель неловко кувыркается у меня на коленях.  МЫ смеемся. Я поднимаю шмелика и подбрасываю. В подброшенном комочке сразу же включаются все моторчики. Вертолетик в порядке. Он гудит и делает почетный круг над нашими головами.

Мы снова смеемся. Вечером я расжигаю костер. Огонь в два лепестка и густой дым,снова напоминают мне прошлогоднию осень.

- Где же мой старый знакомый, черный дятел? – оглядываюсь я. Напротив меня у костра сидит Дева. И снова мне начинает мерещиться  неправда всего происходящего.

Сквозь низкие густые ветки сада светятся окна нашего домика. На кухне слышно  радио. В разросшихся соседских кустах сирени начинает распевку соловей. Дым костра тянется к звездам. Их высыпало  в эту июньскую ночь очень много. Вслед за дымком от потрескивающих веточек взлетают в небо  грозди искр. Многи искры тут же гаснут; некоторые взмывают выше, но все же задыхаясь гаснут в дымном тумане; но некоторым искрам удается  преодалеть власть дыма и даже земное притяжение. Я наблюдаю за этими отчаянными искорками. Они улетают очень высоко в космос, чтобы там стать звездами.

  Так началась наша дачная жизнь.

Дачная жизнь достаточно скучна в своем однообразии. Однообразия и скуки хватает и в городе. Но там - и та же скука, и то же однообразие пересиленны чувством собственной важности. Первое, что делает природа с человеком- она   отказывается замечать его. Ну, в самом деле, ни бабочкам, комарам да приползающему по ночам ежику втемяшивать свою персональную важность и неповторимость? Или это солнце!Ведь это банальная иллюзия, что оно каждое утро нам улыбается. Уж не теми ли  тысяча-меговатными бурями, каждая из которых способная спечь, как яблочко в духовке, в одну секунду весь наш земной шарик?Нет, солнце так же безразлично к человеку, как бабочка, ежик или все тот же черный дятел. И как же, жалок и смешон человек, прыгающий по утрам кузнечиком или сосредоточенно каменными жестами приветствующий уже в миллионный раз восходящее солнце! Я давно замечал, что сельские жители не интересуются, как это делают горожане, погодой, но чувствуют и знают ее. И вот это знание не усвоенное из книг, но присущее каждому человеку вместе со скукой и чувством однообразия, как старые забытые знакомые, каждый раз, кактолько я приезжаю на дачу, возвращаются ко мне. Этому можно удивляться, или об этом можно порассуждать, но жизнь моя здесь под этим небом, этим солнцем,среди берез и сосен, в зарослях густой травы и в тени старого сада- моя неповторимая и бесценная жизнь здесь ощущается такой же, как жизнь веселого шмеля, все той же бабочки-белянки, стрекочещего в траве кузнечика или распустившегося цветка. Я просыпался с солнцем, заваривал и выпивал чашку свежего чая и шел на озеро. Пять километров туда и столько же обратно. По пути домой покупал свежий деревенский хлеб, еще теплое крестьянское молоко, сыр, творог и бутылку вина. Возвращался к одинадцати и мы с Девой садились завтрыкать. Потом я уходил на часок к себев комнату, где читал и мог даже вздремнуть. А потом наступало время невыносимой скуки. Скучно в деревнебыло всегда. Но  с полудня и до закатного вечера это особенно чувствовалось. В это время я пытался или рисовать, или стамесками в сарае что-то вырезать из корней, или, чаще сего, просто валялся на раскладушке в тенистом саду и мечтал. Вечер начинался то ли с позднего обеда то ли с раннего ужина. Я принимал душ, потом мы кушали и снова я зарывался в книгу. Я  вечерами полюбил читать в беседке. Мы вытаскивали чашки, большой пузатый чайник, печенье, конфеты и вино.  Горела тусклая лампочка, гудели комарики, потрескивали в костре дровишки. Дева сидела рядом, на высоком стуле. Иногда  к нам на вечерний чай заходила соседка Рая. Соседка Рая  моложавая женщина лет пятидесяти в прошлом году похоронила мать. Старушка Валентина Федоровна жила здесь с ранней весны до глубокой осени. Рая привозила мать в апреле, а вывозила в Москву после ноябрьских праздников. Всякий раз, когда я приезжал на дачу, то со стороны соседей слышал всегдашнее :

-Рай, рай, Рай.

Валентина Федоровна всю свободную от работы      жизнь простояла буквально раком на своем дачном образцовом участке. Геометрически расчерченные грядочки; три парничка; аккуратная компостная куча;подстриженные кусты и деревья; цветничок под окнами; и ежегодно перекрашиваемый забор. И вот, посреди этого образцового уныния торчат две задницы Валентины Федоровны и дочери Раисы. Но если не видеть этого дачного стрептиза,то повозгласам: «Рай, Рай, Рай» - периодически выкрикивавшими старушкой Валентиной федоровной, можно было подумать, что всего лишь в десяти метров от тебя начинается территория настоящего рая. Но в прошлом году умирла старушка, Рая приуныла и образцовость, участка как-то поблекла. Одинокая теперь задница тети раи продолжала по-прежднему пугать внимательных ворон, но сама тетя Рая, видимо в душе нелюбившая стриптиз с его вялыми раздеваниями, теперь выходила на свой огородный подиум совершенно голой. Видимо, насмотревшись американских фильмов, где разновозрастные тетки только тем и занимаются на пляжах под солнцем, что вялят свои обнаженные титьки, тетя рая с утра выходила на свой огород только в одних плавательных трусиках. трусики были серо-голубенькие и выделялись узкой чуть приметной полоской  между вздутым упругим животом имощными борцовскими бедрами. Когда работящая тетя рая сгибалась над грядкой зеленого лучка, ее, обращенный к солнцу бронзовый зад, нагло зажевывал узенькую ленточку сине-голубеньких трусов, а две ничем неудерживаемые  титьки растягивались до степениеще одной пары рук. Вот такое зрелище для ворон и всех проходящих мимо людей среди белого дня, Являла тетя рая. И, конечно же, когда она первый раз вечером отворила нашу калитку и пройдя через сад мимо дома остановилась перед беседкой, где я с девой пил чай, тоя, признаться, был несколько смущен. Малиновая Блуза с длинными руковами и глубоким декольте, черные джинсы и на бронзовой шее белое ожерелье. Все вроди бы в порядке, но я смотрел и видел перед собой бронзовую, четырехрукую тетю Раю в голубенькой набедренной повязке. А вот понравились мне у тети Раи зубы и глаза. Зубы были крупными и фосфорно белыми, а глаза-  две крупные черные вишни, плавающие в такой же зубастой светящейся белезне. Желтые волосы были прибраны в пучек, который стойким фантанчиком, венчал ее аккуратную головку.

Какая шикарная кукла! Я издали даже подумала, что это сидит девочка. Думаю – наш сосед Саня дочку привез. А я тебе принесла цветы. – и с этими словами рая поставила на край стола пакет.

- Какие цветы?

- Да разные. Тут разные луковицы. Это Галандия, ни хухры-мухры. Ты завтра грядочку вскопай, а я приду  и воткну. Будут у тебя цветочки.

- Спасибо. Какк насчет выпить чаю или винца? –предложил по-соседски я. Я впрямую мало общался раньше с Раей и теперь не мог решить - мы с ней на «ты» или как?

- А у тебя здесь хоть и дико, но уютно, как в джунглях. – усаживаясь на свободный стул, сказала Рая, - чай я уже пила. Давай винца попью с тобой.

Рая рассмеялась, а я подумал, как это может быть уютно в джунглях?

Я налил себе и ей вина и мы за что-то там выпили.

- Я покурю, не возражаешь? – спросила рая, - ты не поверишь меня мама до последнего гоняла за курево. Я как девчонка пряталась за компостной кучей. Там и сигареты прятала. Ха-ха-ха! – рая рассмеялась и поправила ожерелье.

- Еще вина? – спросил я.

- Давай. –кивнула Рая,- она на меня смотрит!

- Кто? – не сразу понял я.

- Да кукла твоя. Ревнует что ли? Смотри.

Дева сидела напротив Раи и действительноне мограя пристально глядела на нее.

- Где тыее взял? – выпив вино, спросила рая.

- В каком смысле?

-  Я имею ввиду, откуда ты взял такую большую куклу? У моего славки дочка в прошлом году родилась, так я ездила игрушки покупать. Хороший  магазин на Октябрьской дом игрушки. Там всего столько! Даже тигры почти в натуральный рост есть. А таких больших кукол я не видела. А может такие куколки в секс-шопах продают?,- снова рассмеялась рая.

- Там надувных телок продают. – ответил я.

- да. Эта ненадувная. – и Рая протянула руку, чтобы пощупать  куклу. Ее, упокованная в блузу, грудь каснулась моего плеча. Знойное тело Раи жгло даже через одежду.

-А может ты с ней спишь? Укладываешь под бочок и хр-хр-хр.- Рая быстро захмелела.

-Она живет в чемодане.

- Как это?

- У Девы есть большой чемодан. Я в нем ее привез сюда. В нем у нее постель.

- Ты что  правду говоришь?

- Да, а что? – удивился я. Я еще не понял, что сам себя только что разоблачил.

- ты из Москвы в чемодане привез сюда эту дурынду и ее укладываешь спать, пьешь с ней чай… У тебя дома все в порядке?- и рая постучала пальцем себе по лбу.

- Я наверное, в детстве недоиграл в игрушки. – попытался хоть как-то оправдаться я.

-Бабу тебе надо, Сашенька! У тебя есть бабенка?

- Есть ли у меня бабенка? – на секунду задумался я. После новогоднего приключения я, вдруг, остыл  к Маше А ведь любил и в своей любви хотел признаться  ей. С Машей по  роду работы мы достаточно часто встречались. Поэтому  и после нового года наши встречи  как и прежде продолжались. Она, Как то, хотела объясниться о той новогодней нелепости. Я махнул рукой. Дескать, проехали! чего там вспоминать. У меня небыло обиды, но и хорошие чувства куда-то делись?Моя любовь, как флюс, притягивающий к себе все мое жизненное внимание, поныла, поныла да и рассосалась. Потом, эта моя затянувшаяся, как выразилась рая,  «игра в куклы»… чтоэто? Может я психически болен? Или  так проявляется моя сексуальность?

-Бабенки у меня нет. – ответил я.

- Это непорядоок. Мужчина в расцвете сил и без девчонки. Надо срочно исправлять дело.

Рая взяла бутылку и разлила остаток вина себе и мне, а я глядел на нее ивидел перед собой жирную моложавую телку.

Мы выпили.

- Пойдем покажешь свой чемодан. Да и твоей девочке спать уже пора. Смотри, смотри, смотри! – подскочила на стуле Рая,- она плачет! Я взглянул на деву. По ее лицу текли слезы.

- Ну вас к черту! –закурив, ушла Рая, -грядку завтра не забудь сделать! – крикнула она уже от калитки. Я взял Деву и отнес в дом. Ее лицо было мокрым. От вечерней росы  было влажным и ее платье.

- Может это роса выступила на ее лице?- подумал я, - но как это натурально!

На следующий день я не пошел на озеро, а копал грядку. Пришла Рая и воткнула цветочные луковицы в землю.

- Поливай регулярно и заходи сам в гости. – сказала, как дала распоряжения, Рая. Я к ней побаиивался заходить, а она еще несколько раз навещала. Но никогда уже вечерами.

- Где твоя принцеса? –каждый раз спрашивая, косилась она в сторону беседки.

-         В доме. –отвечал я, указывая рукой на отворенное окно во втором этаже. Рая поднимала голову и всегда из окна глядела моя девочка.

-         - Ситуация под контролем! – махала ей рукой Рая.

-         - Видишь, и ты ее признавать стала. – смеялся я.

-         - Я может и стала, а ты, Сашок, сумашедший. Я, действительно, с того вечера перестал деву выносить на улицу. У нее на втором этаже была своя комната. Маленькое не вполне еще отделанное помещение с узеньким окошком. Этакая келия. Там я поставил чемодан и там, у всегда открытого окошка сидела на ковре моя Дева. Признаться, с того вечера что-то изменилось в моей душе. Я перестал, как прежде, выводить Деву на улицу; перестал садить  ее за стол ; перестал, практически, с ней разговаривать, как это у нас было раньше; и, главное, во всем этом, что на протяжении нескольких месяцев для меня имело жизненно важную потребность, все это внезапно рассосалось, как все тот же флюс.

 

3.

 

И вот тут случилосьто, что видимо и должно было  случиться. Это было второго августа- день Ильи пророка.

Илья Пророк два часа уволок и к тому же написал в поток. –я как обычно шел утром к озеру и машинально бубнил эту смешную народную примету. Как хочешь, относись к этим приметам, а два часа с июня сократились и вода в озере становиться холодной.  Как я уже упоминал, озеро находилось в пяти километрах от дачи. Путь лежал через заболоченную березовую рощу, через другое большое садовое товарищество, потом через деревню, которая, впрочем, тоже  превратилась в дачный поселок. Здесь был магазин и ебольшой крестьянский рыночек. Самое главное начиналось после этой деревни. Там начинался вековой хвойный лес. Сосны да черные ели под которыми даже не росла трава, так там было темно. Дорогу в этот неприветливый лес, приграждали два, привезенные и специально для этого сваленные тут,три железобитонные блока. Перед этими блоками заканчивалась, пустьплохенькая и едва заметная грунтовка. А за блоками начинался сам лес. Одна тропинка сразу и резко падала в овраг и потом долго там среди высокой трави и крапивы петляла, как-бы путая идущего человека. Потом еще мину двадцать  она путалась между сосен и, вдруг, совершенно неожиданно выводила на озеро. Озеро называлось лесным. Внезапно расступался частокол могучих огромных сосен и вот оно. Огромное, плоское безмятежное блюдце по всему, едва различимому вдали контуру, обрамленное, все тем же, лесом. В это время, когда я сюда приходил солнце ведва вскарапкивалась над дальним низким лесом. Его робкие лучи, сверкающим веером, дробясь, рассыпались по всей красно-коричневой водной глади. При полной тишине, казалось, что само озеро охвачено огнем. Я, как обычно, разделся, сложил в кустах вещи и, чуть постояв на песочной мели, стал входить. Сначало под ногами было твердое дно. Казалось, что идешь по укатанному грунту. Но вот твердость стала уступать место  вязкой придонной жиже. Теперь, при каждом моем  шаге на поверхгность поднимались пузырьки. Вода вокруг уже не казалась огненной, а была гладкой с красноватым оттенком на которой то тут то там вспухали и тут же лопались множество пузырьков. Я нырнул и поплыл. Плыл я медленно брасом, загребая под себя руками и по легушачьи ногами, выталкивая вперед тело. Так я продвигался в теплой красной воде. Когда голова  погружалась, я осматривал, на сколько мог, безмолвную озерную подводность. Лучи солнца вязко рассеивались в воде и рассеянно гаслигде-то в глубине. А сама вода- из подсвеченной красноватой на поверхности,  постепенно ниже тускнела и превращалась в темно-коричнивую и , наконец, становилась совершенно черной. Я чувствовал животом и грудью, как из черной глубины как  из могилы сквознячком тянет страшным холодом. Проплыв достаточно,я остановился и осматрелся. Заплыл я  далеко и был уже на середине озера. Другой берег был погружен в тень, падающую от, вплотную приблизившихся, сосен. Поэтому вся прибрежная вода и сам берег казались неприветливо черными, как глубина под моими ногами.

 Оозеро тянулось вправо, и я поплыл туда. Потом я устал плыть, и перевернувшись на спину и широко расставив ноги и руки некоторое время  лежал на воде. Сверху грело солнце;  с боков  тело  омывала теплая вода; а  спину щекотала приятная прохлата. Высоко в небе летел беззвучно самолет. Пролетела низко чайка. Чайка крикнула и ей никто не ответил. Надо мной завис слепень.

Тело ощущалось легким колеблющимся клиновым листом.

Сорванный ветром лист- Воткто я! и этот  слепень- видит меня как, что то очень похожее на лист или бревно? Ему ничего не стоит сейчас присесть на мой лоб, чтобы передохнуть перед дальнейшим полетом.

В какой-то момент моего лежания на спине вода стала казаться чем то достаточно плотным. Я совершенно перестал  двигать ногами и руками, будто лежал не наводе, а на пляже. Я даже захотел повернуться, как поворачиваютсяна диване, или просто, взять, встать на ноги и пойти.

Потом я почувствовал, что потерял  ориентировку. Время я чувствовал по высоте солнца,  а вот где , например, берег куда мне надо возвращаться этого я сказать уже не мог. И я стал  , с волнующим удовольствием, погружаться в состояние  потерянности, когда перестают существовать  берега озера, окружающий лес и, вообще, всякие возможные направления осмысленных движений. Вода в которой ты находишься это может быть и озеро, но это может быть и море, и океан. И вокруг тебя на сотни миль никого и ничего нет. Под тобой  бездна. Где ты? Что это за место? Где ты находишься? какое сейчас время и какое столетие? Потом  пришла стадия других сомнений: Кто ты на самом деле? Человек или, может быть, рыба? И тогда я почувствовал себя большой рыбой. Рыба перевернулась на брюхо, и взмахнув хвостом, подняв огромный столб брызг, ушла в темные бездны.

Я видел, как золотится на солнце моя чишуя; руки превратились в  огромные плавники; ноги срослись и вытянулись  хвостом. Тело большой рыбы теперь скользило в теплых прогретых солнечными лучами, потоках.

Это были удивительные переживания! Я реже поднимал над поверхностью воды голову и длинно из жабр, булькая, выпускал воздух.  Потом мне стало грустно, что вот я уже может быть сто или тысячу лет плаваю в этих мировых водах совершенно один. Вторая рыба появилась тихо и неожиданно. Какое то время я продолжал плыть, наблюдая справа ее движение. Рыба плыла метрах в пяти. Я не знал, способен ли я говорить. И если возможно общение, то каким оно может быть между рыбами?

Голова рыбы почти вся была скрыта водой. На поверхности оставался ее рот. В зубах у рыбы было перо. Большое белое перо.

Я не мог решить -чье это может быть перо? Было подозрение, что это гусиное перо. Дикие гуси- это вполне возможно. Но зачем рыбе перо? Вопрос остался без ответа, так как мое брюхо, кто-то ласково сталщекотать.

Я рассмеялся и тут же остановился. Ноги почувствовали  заросли  подводных растений. Рыба остановилась чуть впереди и стала разглядывать меня.

Некоторое время продолжалось наше обоюдное и молчаливое разглядывание.

-Нет, нет. Это не рыба. Рыбы с человеческими головами не бывают. Это же русалка!

Черные волосы русалки были перехвачены  узкой белой лентой. Внимательные глаза и во рту перо.

 

- Интересная встреча!- подумал я, И помахал рукой. Русалка едва заметно кивнула и поплыла дальше.

 

Надо было что то решать. Она позвала или мне это показалось?. Русалка медленно уплывала.

Я осмотрелся. Кругом была блестящая под солнцем вода. Вдали узкой полоской чернел лес. Над головой снова крикнула чайка., Там, куда двигалась теперь русалка, кажется, виднелся островок. Маленький клочек земли, обросший камышами, и высокой болотной травой. И я поплыл к островку.

 

 

6

 

Вот и островок. Кустые заросли камыша, тина, донная трава и под ногами топь. Русалка быстро исчезла в камышах. Мне уже ничего не оставалось, как продераться к суше, через это заросшее болото. На ноги встать я еще не мог- засасывала топь. Я, как рептилия на брюхе, сначала выбраывал вперед руки. Затем я руками ухватывал пучок травы или несколько камышин и удерживаясь занего, кое-как, подтягивал все остальное тело. Но вот камыши расступились и глазам открылась узкий, похожий на водную тропинку, тонельчик. В конце этого недлинного тонельчика зеленел бережок и на его краю, стоя на коряжке, русалка мыла ноги. Я еще по инерции продолжал двигаться вперед, но мои мысли уже разворачивали меня.

-         Ну вот, приплыли! Этого прилючения мне еще не хватало!Кто там еще на этом острове и что я буду там делать?

-            я продолжал барахтаться, как несчастный крокодил в этом болоте. Что-то остренькое попала в мои плавки и теперь кололо и щекотало.  захотелось тут же уплыть. И я стал разворачиваться. 

 - Не уплывайте, Сальвадор!-  Я отчетливо услышал ее голос. Голос просил не уплывать Сальвадора.

Я, навсякий, случай напомнил себе, что меня зовут Саня!

А вот с берега обращались к Сальвадору. При этом кроме нас, насколько мне удавалось из грязи рассмотреть этот трехметровый остров, больше никого не было. Да и смотрела  она на меня. Вот так, - стояла на бережку, одной ногой  смывала грязь с другой, смотрела на меня, обращалась ко мне и при этом звала  какого-то Сальвадора!

-И тут я  взорвался. Я не был зверем. Я был обыкновенным сороколетним мужчиной И я не хотел чтобы со мной так обращались. Сначало бесцеримонное появление среди  озера, Будто  места мало; Потом, это перо в зубах и кивания головой; этот русалочий костюм; и, наконец эта издевательская фразочка: «не уплывай, Сальвадор!»

-Кто?! Где здесь Сальвадор?- выскакивая из тины болотной, заорал я, - Ты, что сумашедшая или как?Какого хера…,- тут я закашлился.

А она, бесстыжая,  засмеялась!

Представляете, я стою в трясине, весь в грязи и тине и с колючей травинкой в трусах и при этом сильно матерюсь. А она без штанов и хохочет! Ну тоесть, ей, по барабану, что я сейчас могу выйти на берег, и выдрав  Камышину, отстегать эту нахалку!

– Ты Сальвадор, злишься потому, что стоишь  в грязи и похож на черта!Ха-ха-ха!

Я, ничуть, не приувеличиваю. Именно это она,  продолжая смеяться, говорила мне с берега. И как же она все это выговаривала! Это надо было слышать!

И я слушал все это и мне больше и больше хотелось вылезти из трясины, которая  все глубже и глубже засасывала мои ноги.

 

Когда я выбрался на зеленую травку и как смог оглядел себя я был действительно похож на черта.

- Может черта зовут Сальвадор?- смахивая  с груди водоросли, думал я.  Плеская на себя прибрежную воду, я кое-как отмылся. Она, отмыв ноги, улеглась на траву. О, Боже! На лобке у нее был прилажен зеленый лопушок!

 

Когда я увидел этот лапушок, то расхохотался.

 -Что с тобой Сальвадор?- она приподняла голову.

-Ты еще на нос листочек прилепи. А то обгорит на солнце.

- Ты прав, Сальвадор. -ответила она, и протянув руку сорвала еще один листочек и стала прилаживать к носу.

-Почему ты, черт возьми, меня называешь Сальвадором?

- Потому, что ты Сальвадор. - просто и спокойно ответила она.

- Вообще-то, меня зовутСаша.

-Ты Саша там! А здесь ты  Сальвадор.

-Кто такой этот Сальвадор? Почему ты так решаешь?

нет я уже не кричал, но с любопытством  всматривался в этот экземпляр. Экземпляр был достаточно молод.

-Лет семнадцать восемнадцать. –прикинул я,- вот они, - нравы современной молодежи! Девчонка, дерзит, издевается, смеется и, совершенно, не стесняется! Неужели я непоправимо древен? А может она сумасшедшая? Несет ахинею, плавает голой в огромном озере, это гусиное перо в зубах, пристает в воде к незнакомому мужику,заманивает  на островок и называет каким-то Сальвадором!

-Сальвадор это испанский художник. А ты на него был похож там в воде. Поэтому я и пригласила тебя сюда.

-Ну, допустим. А кто ты сама?

-Я? – Она задумалась.

-Я сейчас  Гала!

-Кто?- я не рассышал.

-Гала- первая и последняя любовь Сальвадора Дали. Впрочем если угодно то я могу быть и Еленой.

-А это еще кто?

Елена Дмитриевна Дьякова- была удивительная женщина. Во всяком случае в двадцатом веке такой необыкновенной любви не было ни у кого.

Я стал понемногу то ли напрягаться, то ли, наоборот, расслабляться.

- А как же Маргорита и ее мастер?- подумав ,спросил я.

 Это была так же необыкновенная любовь! Но любовь написанная в книжке. Впрочем, написанная очень точно. И очень хорошо что ты Сальвадор, это вспомнил. Там помнишь: «…любовь, как  убийца, выскочивший из-за угла с ножом». Нож это сильно!

Гала, при первой их встречи, попросила САльвадора убить ее. Они перебирали разные  варианты при которых это можно было бы сделать. Помнишь, как они оба забирались на отвесные скалы… Дали хотелось сбросить ее в низ, где будет неминуемая смерть, как это он чуть не  сделал в детстве с одной девочкой.

- Что она мелит? Зачем она это все говорит мне?.

Но я продолжал сидеть  на коряжке и слушал ее. А она все так же, полулежа, продолжала говорить:

-Он мог это сделать, а она этого хотела. Хотела смерти с самого детства. И поэтому, они не могли не встретится. А встретившись, уже не могли просто расстаться. Либо смерть либо любовь, как  приговор с ножом в руках. Обоих  и одним ударом! Каково? Тут жизнь и жизнь фантастически мощная!!

- А ты была похожа, там в озере, на рыбу,- неожиданно для себя  сказал я.

 

 

- Человеку только кажется, что он человек. Вот и ходят по земле, этакие, вывиски с табличками Люба, Соня, Эдик или Толик.-  – Она улыбнулась.

-А когда наступает ночь, или приходит время , и люди превращаются в  коней, волков или в тигров. Но это дано далеко не многим. Тебе это дано и поэтому ты  сейчас Сальвадор Дали. Разве ты это не чувствуешь?

Я не вполне, понимал ее слова и, главное, не понимал, что происходит со мной? Но то, что со мной теперь что-то происходило это было очевидно. Я чувствовал, что любые действия становились бессмыслены. Ветер гнал по небу облака и шевелил траву. От бега ветра оставались следы на воде. Трава шелестела ветром и камыши шелестели ветром, а вода тихо плескалась у берега. И надо было лишь уловив эту цепочку, эту связанность всего со всем, лишь впитывать, быть как вот эта травинка или коряжка, или как шелестящий своей метелкой, камыш.

А потом я лег рядом в траву и слушал разговоры птиц, слушал шепот камышей и слушал эту полусумасшедшую, может быть,  Галлу? И я, наверно, стал, действительно, в эти длинные миуты   сумасшедшим испанцем.

И мне рисовалась горная прибрежная Каталония. И я в Порт-лигасе шел от моря, поднимался на увитую гелеатропом и розами нашу терассу с которой открывалась моя любимая и великолепная  понарама на  свверкающее море, на желтые и сиреневые прибрежные скалы, на нежно-оливковое в этот час испанское небо. Я любил эти оливково-серебряные полутона воды и красный отблеск  фантастических скал. Я смотрю с терассы вниз на море и вижу, как моя Гала на маленькой лодочке с ярко красным парусом  легко  скользит среди  густо-зеленых с белыми гребешками, волн. Вот ей помагает хуан наш старый рыбак вытасщить корзину с наловленной рыбой. Хуан помогает втащить корзину на гору в дом. У Галлы страсть ловить рыбу. Она  хорошо это делает. Вчера Хуан принес мне в мастерскую серебристого тунца. Рыба была огромна и еще жива.  Гала попрасила меня нарисоватьэту рыбу. Рыба раздувала жабры и била хвостом.   Потом она два дня лежала на столе в мастерской. Я писал  «Вознесение Христа», и эта рыба  была для меня знаком. Она лежала и постепенно тухла. Вокруг нее начали роиться мухи. Мухи  роились так же вокруг Христа и вокруг меня. Я был раздет и обливался от жары потом. При этом мое тело было заляпано фиксативом. В какой то момент я очень устал. Пришлось остановить работу. Я присел и закрыл глаза. Когда я открыл глаза,- я с ужасом увидел что покрываюсь чешуей. В это время вошла Мария наша  служанка и  всплеснула руками: «Господин Дали, вы похожи на рыбу!»

Я попросил  унести завонявшую рыбу из мастерской. И когда она унесла рыбу, то мухи которые роились вокруг нее набросились на меня. Ощущение рыбой оставалось у меня еще несколько дней, пока я не закончил своего Христа. Когда мы потом с Галой купались в ,заливе я рассказал ей о своих приключениях. Когда я ей  рассказывал это, то снова чувствовал себя рыбой. Мы лежали на песке. Я почувствовал нестерпимый жар во всем теле. И от испуга что сейчас умру от нестерпимой жары  бросился в воду. Гала  бросилась за мной. Мы плавали снова в заливе, и мы были уже двумя большими рыбами. Потом, вечером, на веранде старый Хуан говорил, что наблюдал занами и ему показалось что в заливе плавает не господин Дали и его жена, а два огромных тунца

-Два тунца! –хохочет Галла и я поднимаю из травы голову. По небу из-за леса быстро бежали белыми овечками кудрявые облака.

- Будет дождь. – сказала моя спутница, - надо уплывать. И мы вошли в воду. 

 Еще через какое-то время из озера на берег вышли два человека. Этими людьми был я и моя странная спутница. Ее вещи оказались тут же неподалеку в кустах. Она оделась.

-Как же тебя все-таки зовут? –одеваясь, спросил я.

Она задумалась, подняла вверх лицо и долго провожала парящую над озером чайку.

Не хочешь говорить- не надо. А живешь ты где?

-Там…- неопределенно, куда-то за лес, махнула она рукой.

- Приглашаю в гости.- предложил я.

Она посмотрела на меня и замотала головой.

-Разве там ты сможешь оставаться Сальвадором?

-У меня есть вино и сыр. МЫ купим в магазине рыбу.

- Тунца? – ее глаза снова заблестели,- но тунцы у нас не продаются. – с грустью ответила она,- пока, Сальвадор! И я почувствовал легкий едва ощутимые поцелуй на щеке.  – и уже уходя еще раз оглянулась, улыбнулась и махнула рукой. В ее руке было зажато гусиное перо.

 

6

 

Из-за узкой полоски дальнего  леса, как густой дым от невидимого гиганского пожара,быстро  стала рости, раскидывая по всему небу щупальца, черная дождевая туча. Зловеще погромыхивая из своих глубин, туча в несколько минут накрыла все озеро. Стало очень тихо и легкий ветерок, который еще минуту назад, веселил озерную гладь, теперь сникши, спрятался в прибрежной траве. Я быстро шел по лесу, расчитывая еще до дождя успеть укрыться под крышей деревенского магазина. Капля, вторая, третья хлопнули меня в лоб и по плечам, а потом, как из вспоротого небесного брюха хлынула вода. В следующие две секунды я был совершенно мокрым.

Сегодня моя стихия- вода! –уже небояввшийся промокнуть, бежал и веселился я. Дождь действует на людей возбуждающе, если эти люди попали в его руки. Под козырьком    магазина толпились промокшие и радостные отдыхающие. Тут же жались две явно деревенские собаки. Собаки были мокрые и голодные и им было странно смотреть на эту веселящуюся публику. В магазине было тесно, душно и на полу стояли лужицы от воды стекающей с человеческих одежд. Я купил вино, хлеб, сыр и печенье. Поднялсяветер, но дождь стих и я решил идти. Но пройдя с километр меня снова настигла вторая очередь дождя. Сначала за мной, буквально, по-пятам ползла все та же черная хотя уже и поизносившаяся, туча. Так как я шел быстро и туча всегда оставалась, как мне казалось, метрах в десяти от меня, то я надеялся  дойти без потерь до дачи. Но вот за спиной, что-то надломно треснуло и недождавшись  продолжения громового раската, полил дождь.

- Ну, что же, -решил я, - это хороший повод открыть бутылочку!. Я находу извлек из рюкзака одну бутылку и сорвав  винтовую крышку стал пить. Я шел и пил из горлышка вино, а на меня дождь сыпал свои колючие струи. Свои сандали я забросил в рюкзак и теперь босой шел по мокрому песку, по теплым кипящим лужам, по залитой водою траве. До дома уже оставалось меньше километра, когда пошел град. За березами мелькнула старая заброшенная сторожка. Сгнившие ступени, обглоданный скилет веранды без крыши и стен, вместо окон в стенах слепые дыры. Но все же это было укрытие.  Домик был покрыт тесом. В самом доме пахло мочей, а с обратной стороны была приставлена к стене лестница. Я забрался по ней и заглянул на чердак. Тут было темно и относительно сухо. Только слева и в дальнем углу чердака сквозь  дыры заливала вода. Я перешагнул порог чердака и уселся на сено.

- наверное сюда приходят дачные подростки покурить и девок потискать? –подумал я. Град с дождем неистово и шумно барабанил в крышу, где-то внизу журчали дождевые ручьи, пахло остро и свежо лесом. Я допил вино, хотел закурить, но сигареты даже в рюкзаке отсырели. Вдруг послышались голоса. Мужчина, женщина и ребенок забежали  под крышу сторожки. Они, так же как и я попали под дождь и промокли.

- Ух, ты! –возбужденно  громко говорил мальчик, - вот это дождь! Я никогда не видел такого дождя! Папа. А ты видел?

Мужчина ничего не ответил. Зато, заговорила женщина:

- Динис, ты весь промок. Тебе холодно?

- Нет, мама, мне совсем не холодно.

- Давай, Динис, раздевайся, -раздался голос мужчины. Он извлек из сумки полотенце и обмотал тело сына.

-Сейчас он кончится. – сказала женщина. И, действительно, уже через минуту град стал заметно стихать, а потом и вовсе перешел в дождь. Еще через десять минут прекратился и дождь. Семья ушла, а я захмелевший сидя мокрой птицей на чердаке снова вспомнил и про сегоднешнее приключение, и про неожиданную встречу. Мне захотелось, чтобы и она, и я- теперь вместе сидели, здесь, на этом чердаке, пили вино и я мог касаться ее молодого тела.

- Ведь кто-то  это может делать? Кому-то это позволено?  Мне позволено небыло.  Мне же позволена Рая! – усмехнулся я, - дождь прошел и надо идти.

Через десять минут я уже подходил к своему домику. Налево, за Раиным забором было тихо. Было слышно, как в доме работает телевизор.

- Смотрит Рая кино. –подумал я и тут же дверь на ее веранде открылась.

- Саша! – окликнула меня Рая, - будь добр, зайди на минутку.

Я с тоской поглядел на свою калитку, потом на калитку Раи.

- может сделать вид, что не услышал и просто убежать?

- Саша! – еще громче позвала Рая, - зайди ко мне. И я зашел.

 

-Что под дождь попал? – спросила она, когда я поднялся по ступенькам на веранду.

-На озеро ходил… а на обратном пути как  шарахнуло! Да еще с градом!

-Здесь  у нас тоже хорошо колотило. Одну теплицу у меня завалило, а у другой пленку порвало.- закуривая, сказала Рая.

- Дай сигаретку. – попросил я.

- Может выпить хочешь. Промок вижу. – пододвигая пачку сигарет, предложила она.

- Я вина купил.

-Теперь тебе не вино надо. Она встала и через минуту принесла из дома початую бутылку водки. Молча налила полненький стаканчик.

- Осилишь?

- Осилю. Дай  что нибудь бросить в клюв.

 

Слушай, что я тебе хотела сказать?,- спохватившись, начала Рая,- тут, как началось это светопредставление, я сразу побежала по дому окна закрывать потом уже дождь с ветром  а у меня остались не накрыты парники. Накинула я дождевик и туда. Поправила парнички и уже бегу назад. Глаза подняла и вижу твое окно. От моих парников твое боковое окново втором этаже хорошо видно.

 

- Да? – перебил Раю я, -ты что же подглядываешь?

 

- Конечно. А ты что думаешь? По соседски, имею право на молодого соседа поглазеть. Забираюсь на компостную кучу с подзорной трубой и гляжу!

 

- Ладно, гляди. – махнул рукой я,- налей еще. Я, кажется, немного согрелся.

 

- Ты слушай дальше,- наливая еще водки, - продолжала Рая, - Окно у тебя там открыто. Знаешь? Я гляжу, а в окне девочка выглядывает. Я то про твое куклу забыла. Думаю, что это у Сани за девица там поселилась? А ветер как дунул! Как хлопнет окно! А потом снова распахнулось!И вот так: ветер рвется, а окно хлопает. Так и окна повысаживаются. А потом иди вставляй стекла! И девица из окна исчезла. Думаю, что там   за чертовщина? Где Саня? Я же не знала. Что тыутром на озеро учесал. К дому твоему подошла кричу тебя, кричу. Тишина. Дождь льет, входная дверь распахнута и как окно, с петель срывается ветром. Дверь я закрыла в дом вошла, тебя кричу. У тебя на терассе окна то же позакрывала. Воды натекло на пол. Потомна второй этаж поднялась. Увидела чемодан и про  куклу твою вспомнила. В чемодане вода, тряпки плавают, окно распахнуто, а куклы нет. А я ее от парников точно в окошке видела. Подхожу, чтобы закрыть окно, гляжу вниз, а она там лежит. И без головы.

 

- как? – только тут вздрогнул я, - как это без головы? Что ты мелишь?

Пока Рая рассказывала про дождь и ветер я слушал и не очень вникал в эту историю. Водка грела, а Рая смешила своей театральной экспрессией. Но и даже, когда я вздрогнул, сорвался и побежал, даже тогда я еще не понимал того, что сказала Рая. Чувствовал, что случилось, что-то страшное и непоправимое. И еще чувствовал, что случилось, то, что ожидалось и должно было произойти. Я вбежал в дом, забрался на второй этаж и распахнул дверь. У окна стоял открытый чемодан. В чемодане, действительно, была вода и плавали одеяло и подушка. Окно было притворено и поэтому в комнате было вполне уютно и спокойно. Ничто не свидетельствовало о несчастье. Я, даже, успел подумать, что может быть слова  раины я от пьяной головы не так понял  ? Но, ЧТО ЭТО ЛЕЖИТ В УГЛУ? У левой стены а ковре что то было закрыто белой простынкой.

- Мокрая девина простынка, - подумал я,- она тоже намокла от дождя. Но почему она здесь, и что она накрывает? Я подошел. Присел и отбросил простынку. Но уже до всех этих действий я чувствовал что там. Передо мною лежала моя Дева. И Дева была мертва. Белое в сини горошек платье, которое я одел на нее два дня назад, было грязным и мокрым.

Такие же беленьке и такие же мокрые и грязные носочки. На левой ноге не было туфельки. Цвет ее тела оставался по-прежднемунежно-коричневым, а вот глаза были открыты. И в этих, распахнутых уже в вечность, глазах остановились боль и холод.

Прости. –только и смог сказать я.

Пришла Рая. Она помогла мне собрать с пола дождевую воду. Потом мы сидели на кухне и снова пили. Напиваясь, я слышал раин голос. Рая рассказывала и про свою маму, и про сына, и про внука, и про блядовитую сноху.

- Почему?

- Что, Саша, почему? –переспросила Рая.

- Почему она блядовитая?

- Шалава потому что.

- Понял. – кивнул я.

- А ты, Саня, не грусти так. По людям надо грустить. А ведь это кукла- игрушка. Ты, знаешь, что, Отдайка нам эту куклу.  Володя ее отремантирует, а когда Петька подрастет, то будет у него подружка. Я нашью ей платец, а он ее будет наряжать, одевать и раздевать.

- Зачем раздевать? –уже совсем пьяный,, спросил я.

-Ну. Как зачем?- хихикнла Рая,- ведь мужчинка ростет. Пусть, значит, учится.

- Рая, я очень пьяный. Пошел спать. – я встал, дошел кое-как до дивана, рухнул и умер.

Проспал я сутки. Болела голова, было сухо и гадко во рту, но память с ошеломляющей яркостью и   четкостью тут же выдало все что случилось накануне. Яотыскал в рюкзаке бутылку вина и тут же без закуски выпил все. На втором этаже в комнате Девы было все по-прежднему.  Вода из чемодана вытекла и теперь лужей стояла у порога. Сам же чемодан из правильной фанерной чемоданной формы, превратился во что-то кривое, пузатое и неопеделенное. А в углу, у левой стены, недвижным оставался холмик, покрытый простынкой. Простынка высохла,от чего контур под ней обозначился еще рельефнее. Я вспомнил вчерашнее  предложени Раи отдать ей мою Деву.

- Шишь вам, а не подружку. Пусть внучок учится раздевать кого-нибудь другого.

 

7

 

В новой России недавно появился новый праздник: день народного единения. Кто и с кем должен был единиться- это было еще смутно и непонятно, но народ праздник, как красный день календаря, воспринял традиционно хорошо. Я в этот выходной решил съездить на дачу. Прошлотри месяца, как я после случвшихся событий, запер дом, повесил на калитку замок и уехал в Москву. Работа, повседневная суета- о эта Москва- город суеты и забвения! Если хотите потерять себя, раствориться или, просто, умиреть- приезжайте в Москву. Так же быстро и почти небольно Москва расправилась и со мною. К тому же я смог быстро и без лишних хлопот найти женщину, которая с удовольствием приезжала по выходным, не задавала вопросов, была неглупой,веселой и любила вино. Мне было легко и просто с Тамарой. Разведенная без детей тридцатитрех летняя женщина, врач по образованию- она знала, что можно требовать от жизни и пользовалась  этим на всю катушку. В конце августа я по старой памяти решил посетить сокольническую ротонду. Это место танцевальной тусовки. Лет семь назад, когда я усиленно занимался бальными танцами, то часто с портнершами приходил танцевать. Здесь собирались  в основном пожилые бодрые люди. Но площадка на открытом воздухе с хорошим полом и отличной музыкой- летом в Москве мест таких мало. Помимо этих достоинств, в ротонду частенько залетали чудные «молоденькие птички». Кстати, одной из таких залетных птичек когда-то оказалась моя будущая жена., Впрочем,моя жена, оказалась птичкой не просто залетной, но и перелетной. Нам, как-то, быстро стало скучно друг от друга и моя птичка долго нераздумывая, легко улетела. И вот я, спустя семь лет, иду в ротонду. Желания танцевать у меня небыло.  Зато было желание хищника «поймать птичку».  И в первый же вечер  в ротонде я познакомился с Тамарой. Больше я в ротонду не ходил, а Тамара меня туда не тянула. Ротонда нам уже была не нужна. Тамара подарила мне маленькое счастье «выходного дня». Всю неделю работаешь, принадлежишь самому себе и поджидаешь выходных. Выходные начинаются в пятницу вечером и дляться до утра понедельника. А чего  уже там за эти несколько дней случается: и пироги Тамара испечет, и в театр сходим, и вечером вместе на прогулку выйдем, и винапопьем! И все возможные и невозможные события, как различные ингридиенты очень вкусного блюда, наполняется соусом,- так  простым, изящным, а, иногда, и грубым сексом наполнялись наши выходные. Осадком сумасшедшей любви  всегда была усталость. Но впереди была рабочая неделя и времени было достаточно, чтобы отдохнуть друг от друга и даже сильно соскучиться. Поэтому, я быстро забыл и про дачу и про куклу оставленную там. Я рассказывал Тамаре про мою встречу в озере и Тамара щипала мой слегка уже отвисший живот и грозила пальчиком:

Смотри мне,Шалун! Летом я приеду и погляжу на этих русалок!Денег небось хотела, чтобы ты ей дал. Тогда и ноги бы расставила, праститутка сраная.

Когда Тамара высказывала свои соображения, то и мне начинало казаться, что именно так все там и было. Я предложил ей выпить вина, а надо было предлагать денег, а потом уж вино.

Вот такие перемены случились у меня. И вот,  накануне нового российского праздника народного единения, заехав, Тамара сказала, что собирается ехать в Елец к матери.

- Хочешь, поедем вместе. Там речка, монастырь, баню отец построил хорошую.

- Да, действительно, наши интенсивные отношения достигли критического градуса усталости, после которого или взрыв или надо ехать в Елец. – безмолвно согласился я.

- Нет, милая, езжай сама, а мне надо уже давно съездить на дачу. Дом надо к зиме подготовить. Как только я сказал про дачу, так сразу же почувствовал, как что то сильно потянуло меня туда. И я сразу же решил, что надо съездить. Электричка до Волоколамска, потом автобус до Хлопонина, а там по лесу два километра. Я сделал крюк, чтобы заглянуть в магазинчик и за одно посетить озеро. Не знаю зачем это я делал, ведь в рюкзаке на два дня было все, а озеро? Я знал, что там в эту пору грязно, сыро, мрачно и совсем не живописно. Но дождя небыло и под ногами было более менее сухо, и я пошел. Еще более мрачный и темный лес, серое, в проблесках белых известковых пятен, небо и чужое холодное озеро. Как будто, я тут никогда небыл, как будто эта вода не играла с моим телом, а я не играл с ней. Я попытался разглядеть с берега тот островок. Но как не всматривался, ничего увидеть не мог. Мне, вообще, показалось, что воды  в озере прибавилось, а камышей стало больше, сосны стали толще, небо стало ниже. Но все же уходить сразу не хотелось. Я открыл бутылку водки, налил в стаканчик и выпил. Покурив и подумав не выпить ли еще, я снова налил. Вдруг, мне так ясно привидилось, что вот сейчас из-завон тех кустов выйдет та самая русалочка. И я услышал шерох ног в сухой траве. Хрустнула ветка. Я быстро выпил и приготовился. Хрустнула еще одна ветка и из кустов появилась собака. Я продолжал ждать.

- Сейчас за собакой появиться и она.

Но прошла минута, другая и никого небыло. Собака поглядев на меня чуть пробежала мимо и остановилась вожидании. Она смотрела на озеро. И я понял, что собака, черт знает как,  прочла мои мысли или почувствовала мое напряжене. Она глядела на озерную воду. Озеро оставалось холодным и чужим. 

- Нет ее там. –сказал я собаке. И собака повернула ко мне морду.

-Это же, она! Та самая собака, которая там… тогда… зимой… в Новый год… Она меня привела в дом-обрубок. Там я встретил свою Деву! Что за хрень!

Я пристально вгляделся в собаку. Собака неморгая смотрела прямо в мои глаза.

-Это ты?

И собака, едва заметно, кивнула.

-Надо идти на дачу,- тут же поднялся я, -там ведь я оставил Деву! Как же я мог про нее забыть?

Я собрался и быстро пошел.

- пошли со мною, собака! – позвал я псину. Я шел быстро, а собака бежала впереди, будто знала куда надо  идти. Хмель мигом пропал.

Я шел и, уже точно, знал, какая сила меня позвала.

-Моя Дева! Ведь ты спасла тогда зимой меня от безумия! Ты подарила мне столько  радости! Я же любил тебя! И ты меня сейчас зовешь. Я это понял и иду.

В ноябре скоро вечереет. Я подходил к калитке уже в полных сумерьках. Дом был сырой и холодный. Я зажег везде свет, включил в маленькой комнате обогреватель поставил чайники поднялся на второй этаж. Отпер дверь, щелкнул выключателем. Лампочка не зажглась.

- Перегарела, что ли? –подумал я. Но спускаться вниз, чтобы выкрутить сюда  лампочку я не стал. Свет с низу и свет от выглянувшей луны,- было достаточно. Все было по-прежднему: Напротив окно в которое глядела луна; под окном кривой чемодан; на полу ковер; в углу у стенке холмик покрытый белой простынкой. Я осторожно откинул простынку, словно боясь разбудить Деву. Дева лежала с широко открытыми глазами. Бледный голубой свет заоконной луны, падал ей на лицо. Уже, я где-то видел это лунное лицо! Конечно же: разрушенный дом, табурет, дыра в крыше,рождестенская звезда и она- залитая звездным светом.

-Разве, моя Дева была простой куклой? Лунная Дева, пришедшая из космоса, чтобы спасти меня, -- вот кем она была!

Я глядел на это лицо и слезы текли по моим щекам

-Ты пришла из космоса, от звезд, - шептали мои губы, - ты исполнила свое дело и теперь тебе надо возвращаться. Вот зачем ты меня позвала. Хорошо, я это сделаю. Я закрыл ее простынкой, пододвинул чемодан и уложил Деву. Крышка перекосилась и не хотела закрываться. Тогда я обвязал веревкой чемодан и спустился с ним вниз. Потом я занялся костром. Мне надо было сначала все приготовить. Дров для костра было мало и я стал вытаскивать из сарая все, что могло гореть. Из-под дома я вытащил две старые, давно, когда-то принесенные из леса, жердины. Жердины я распилил и уложил на костер. Теперь костер должен быть хорошим. Я выпил вина  и пошел за Девой. Чемодан, перевязанный бельевой веревкой, я аккуратно поставил на верх большой костровой кучи. В сарае отыскал бутылку с кирасином. Весь кирасин я вылел на приготовленные тряпки. Этими тряпками я обложил костер. Кажется все было готово. Я налил еще вина, погасил в беседке свет и достал зажигалку. Присев перед погребальным костром  с чемоданом на верху, я щелкнул зажигалкой. Маленький желтенький лепесток выскочил из железной коробочки. Было темно, а над головой зависла крупная луна. Я поднял голову. Ее свет освещал только этот погребальный костер. Я поднес трепещущий лепесток к ближней тряпке. Язычек лизнул и еще раз лизнул тряпку. Вот он зацепился и быстро, быстро побежалвверх. Еще секунда и вспыхнуло большое сильное пламя. Я отошел, взял налитое вино и поднял  кружку в приветствнном жесте. Я приветствовал возвращение, моей Девы! Пламя достигло вершины костра. Вот оно обняло чемодан. Лопнула перегоревшая бельевая веревка и отскочила кривая крышка.

 - О, Боже! Что Это? - Я вижу, как из горящего чемодана поднимается моя дева! Она начинает тянуться верх. Руки ее подняты, голова запрокинута в небо.  Но разве это уже моя Дева? Это гиганская кукла! Огонь охватил все ее тело. Но она не горит.,. Платье и вся остальная одежда сгорела, а она , как в небесный саван окутывается туманом. Затем следует сильная вспышка! Дым и столб искр взмывают вверх. Искры не гаснут, но в коконе тумана , схваченные дымом все выше и выше поднимаются в черное небо. Дым костра оседает, рассеивается, а туманный кокон со сверкающими искрами плывет по ночному небу. Ошалевший и оболдевший, с задранной головой, продолжаю стоять я. Вот смещается к западу крупная луна. Потом расступаются, высыпавшие  на небе, звезды. И вот в образованное, отступившей луной и расступившимися звездами, пространство, устремляется кокон со сверкающими искрами. Костер гаснет, луна  подглядывает с запада,  а я сижу на земле. Вина больше мне не хочется. Я еще и еще раз задераю голову. Над моей головой стоит созвездие Девы.

 

 

 

 

декабрь, зима, то снег, то слякоть

обычный вирус  кашель, сопли

на сапогах сугробов накипь

и ноги в сапогах промокли

а если глаз не поднимать

то только лужи, тратуары

бегущих ног овец атары

на слух едвали распознать

 

остановилась. Смотрит, слышит

как каблуки стучат по лужам

Люди спешат домой на ужин

а у нее подсердце дышит.

 

какая страшная зима!

на черном небе грязь и сырость

но где звезда, любовь, и милость?

все только блеск и мишура.

 

  впакете хлеб, ббутыль портффейна

колбасный сыр и банка шпрот

и если верить,- неприменно

ей тоже в жизни повезет.

Год, истекая , иссекает

крупой оледеневших слез

ларьков коробки и трамваи

стволы облуплленых берез

и ветер хлещет, рвет подол

платочек ситцевый белеет

подъезд, подвал, дощатый полл

труба, которая согреет

ее ребенка и ее

рождестенское бытие

 

в подвале сыро, душно, прело

две кошки, старая собака

ее измученное тело

уставшее не только плакать

вокзалов дочь и электричек

сменявшая деддома клетку

на коробок промокших спичек

отчаянная малолетка

беременная не от мужа

ведь есть профессия такая

рожать бы ей совсем не нужно

она сама все это знает

на корточках, спиной прижавшись

к трубе горячей воем воет

и станет выкидышем мальчик

а ведь могло бы стать их двое

две кошки, старая собака

язык собачий ищет губ

и тут же в желтую рубаху

завернутый ребенка труп

 

и так бывает только раз

зима, пещера, ясли, люди

уснувшую Марию будят

"Благославенна будь в сей час!"

и снится ей в сыром подвале

рождестенский уютный сон

она еще не на вокзале

и даже детский ее дом

с ней вовсе даже не знаком

все опрокинулось, пропало

кашмар! приснится же такое!

ведь мамочка не умирала

она вот здесь, сейчас, со мною

а кошки греясь, грели тело

собачка губы облизала

в подвале под платочком белым

Мария тихо умирала.

 

 

 

Москва 2007- редакция 2009