Борода дяди Коли

 

1.

 

Дядю Колю я увидел, когда стал с родителями выезжать на дачу. Домик, который купилимы, находился в деревне. Полчаса на электропоезде и столько же пешком по сосновому лесу. В памяти остались переполненные вагоны, и мы — отец, мама и я — как-то втискиваемся, а потом вытискиваемся из этой давки. Потом желтая дорога через сосновый лес. За лесом еще издали, из-за сосен, блестит озерное блюдце. Деревья расступаются, и большое озеро встречает нас, идущих с рюкзаками.

У меня был тоже маленький рюкзачок, который мама сшила мне из старой отцовской штормовки. В рюкзачке лежали удочка-самолов с тяжелым грузилом, баночка с запасной лесой и крючками. Наверняка, в рюкзачке был и совок. Ведь чем-то мы с отцом должны же вечером накануне рыбалки накопать червей…

Позади нас, слева, оставался сосновый лес. А впереди уже из-за холмика выглядывала первыми избами деревня. Вот в этой деревне и был куплен наш домик. А дядя Коля был почтальоном в этой деревне. Он был толстым, ездил на большом велосипеде и имел огромную бороду. Его старый велосипед так страшно кряхтел, что казалось, под таким большим дядей он непременно должен развалиться. Но этого не случалось. И каждый год, как мы приезжали, слышали этот угрожающий скрип. Этот скрип в деревне был сигналом, к которому деревенские не просто привыкли, но даже ждали.

Дядя Коля всегда появлялся со стороны станции, от леса. Он ехал по желтой песчаной дороге, и уже у озера, на плотине, которую надо было переехать, перед тем как дорога сворачивала в деревню, был слышен этот скрежет.

Дядя Коля въезжал в деревню неторопливо, чуть раскачиваясь и раскачивая свою двухколесную машину. Его ноги, наверное, ленились сгибаться, и дядя Коля, чуть смещая вес тела то влево, то вправо, просто давил на поднимающуюся педаль и таким образом проталкивал велосипедную машину вперед.

Сумку с газетами и почтой дядя Коля возил всегда, на груди. Длинная веревочная ручка сумки была перекинута через шею, а сама сумка помещалась где-то между рулем и животом. Живот дяди Коли основательно покоился на горизонтальной раме велосипеда и был укрыт бородой. Под этой же бородой была укрыта и почтовая сумка.

Все дело было в этой самой бороде! Борода была странной и страшной. Она росла сразу из всей головы. Она росла из ушей, и из шеи, и из носа, из глаз, и из бровей. И поэтому казалось, что голова дяди Коли — это сплошная борода. Глаза, и рот, и нос — все это отсутствовало.

Вместо этих частей головы были проделаны щелки в густых космах. И поэтому, когда дядя Коля грыз, например, яблоко, то мне всегда казалось, что он его не ест, а по частям прячет в бороду.

Когда дядя Коля подъезжал к очередному почтовому ящику, он, не слазя с велосипеда, засовывал руку в недра бороды, и доставал письмо или газету. Это было чудно.

Нам никто не писал, и газет мы на даче не выписывали. Но дядя Коля, проезжая мимо нашего оранжевого домика, если видел кого-нибудь из родителей, всегда вскидывал в приветственном жесте руку и махал.

Как-то отец предложил дяде Коле посмотреть его велосипед. Пока отец что-то смазывал и подкручивал в перевернутом колесами вверх велосипеде, дядя Коля рассказывал свою очередную историю. В его бородатой голове было, наверное, множество разных историй. И все они были правдивыми. Хотя, как один раз заметил отец, две рассказанные истории не могли происходить с дядей Колей в разных местах в одно и то же время.

Сейчас дядя Коля рассказывал о рыбалке, которая у него была на днях. Вот тогда я услышал впервые о том, что наше озеро — волшебное.

Нет, конечно, дядя Коля прямо так не говорил. Он не сказал, что озеро — волшебное. Но те истории, которые с ним на озере случались, были необыкновенными и могли происходить только, если озеро было волшебным.

Ну посудите сами, если вам рассказывают, что человек приехал рано утром на озеро, поставил у сосны велосипед и стал рыбачить. После рыбалки, когда солнышко высоко поднялось над соснами, полез человек в воду, чтобы искупаться. Вылазит из воды, а велика нет. Он туда-сюда. Нет велика, и все.

— Потом смотрю, — продолжает дядя Коля, — а на моей машине по озеру едет мужичок.

Отец поднимает голову. Он регулирует вращение переднего колеса.

— Как это по озеру? — спрашивает отец.

— Вот именно по озеру, Павел Николаевич! По самой то есть водице. Иисус Христос… и на моем велосипеде!

И все это дядя Коля говорит серьезно. Я всматриваюсь в его бородатую голову, и хотя под космами не видно выражения лица, но я чувствую, что он ничуть не смеется над нами.

— Ерунда какая-то, — говорит отец.

Он переворачивает велосипед и ставит его на колеса.

— Ну, дядя Коля, машина твоя готова к употреблению.

И дядя Коля, о чем-то еще поговорив с отцом и подмигнув мне из щелочек бороды, садится на велосипед и отъезжает.

Велосипед плавно и тихо скользит по деревенской улице. Это так непривычно, кажется, что кто-то забыл включить звук.

Правда, через несколько дней ситуация вновь выправляется. Опять на всю деревню раздается неумолимый скрип и стон дяди Колиной машины.

Тогда отец, наверное, сразу же забыл про историю с велосипедом, который пропал на озере у дяди Коли. А я не забыл. Но мне кажется, что я по своей малости чего-то просто не понял в рассказе дяди Коли.

И когда дядя Коля в очередной раз проезжает по деревне, я уже поджидаю его у нашего забора.

Я слышу сначала, как нарастает скрип и скрежет механизмов, которые везут дядю Колю. Потом появляется из-за поворота на велосипеде и сам дядя Коля. Он замечает меня и начинает потихоньку сворачивать с дороги.

Я этому рад. Я рад, что дядя Коля не просто заметил и узнал меня, но и сейчас сворачивает с дороги и подъезжает к скамейке, на которой я сижу.

Мы с ним здороваемся. Дядя Коля спрашивает: «Где отец?»

Я отвечаю, что он уехал в город и что приедет только завтра. Из окна выглядывает мама, и дядя Коля машет ей рукой. Он чешет и разглаживает бороду и молчит. Он что-то думает или припоминает.

Потом он засовывает в бороду руку и достает большой крепкий подосиновик.

Это снова так неожиданно. Я беру протянутый мне гриб и рассматриваю его. Гриб холодный и маслянистый. Я нюхаю. Дух от гриба — настоящий, грибной. Так пахнет всегда в осеннем лесу. Потом дядя Коля снова запускает руку в бороду и вынимает из бороды еще один гриб. Потом еще один и еще один. И вот на скамейке лежит хорошая грибная кучка.

— Это я в лесу сейчас собрал, — говорит мне дядя Коля.

Я набираюсь смелости и спрашиваю про ту историю с его велосипедом, на котором кто-то ехал по воде.

— Ну да, по воде, — подтверждает дядя Коля.

— А кто это был? — спрашиваю я.

— На моей машине? — уточняет дядя Коля, — так, должно быть, сам леший.

— Л-е-ш-и-й, — мой язык и губы растягивают каждую букву.

Я не удивлен, хотя хорошо знаю, что лешие бывают только в сказках, наверное, потому, что верю дяде Коле. Я пытаюсь представить этого самого лешего. Мне кажется, что дядя Коля сам как леший. И я спрашиваю:

— Он твой друг?

— Да нет. Я его тогда в первый раз увидел, — отвечает мне дядя Коля.

— А как это он по воде?

— А я сам тогда чуть не обалдел. Вижу, едет на моей машине. Я ему уже хотел крикнуть, чтобы он машину вернул. А потом сообразил, что он ведь по самой водице катит! Так у меня глаза на лоб и полезли.

— А велосипед? — неуверенно спрашиваю я.

— Машину он мне отдал. И по водице научил кататься.

— И ты тоже умеешь? — спрашиваю я.

— А чего там уметь. Главное не сумневаться!

— Как это?

— Да так. Вот ты едешь по дороге и не сомневаешься, что не провалишься?

Я начинаю представлять, что земля под колесами велика проваливается вдруг, и мне становится жутко. Но ведь этого не может быть! Как это дорога, по которой каждый день гоняют деревенских коров, ездит дядя Коля, ходит в магазин мама и гоняю на велике я, как эта дорога возьмет и провалится?

Я размышляю, а дядя Коля продолжает:

— Так вот, и по воде!

И, конечно же, дядя Коля не отказывается продемонстрировать все, о чем рассказал.

Я уже горю нетерпением увидеть это почти невероятное чудо, как это толстый дядя Коля, с огромной бородой, на своей скрипучей машине будет ехать по озеру.

Дядя Коля уезжает. Ему надо письма и газеты развезти.

Но мы договорились! Как только отец вернется из города, мы пойдем на пляж и дядя Коля покажет свое мастерство.

2.

На следующий день, когда отец вернулся из города, я рассказываю вечером за чаем наш разговор с дядей Колей.

Отец усмехается и смотрит на маму.

При этом он делает непонятный для меня жест пальцами. Чуть приподняв подбородок, щелкает себя по горлу и спрашивает маму:

— Да?

Мама пожимает плечами.

— Дядя Коля грибы нам привез, — пытаюсь объяснить отцу я, как будто присутствие в сковороде жареных грибов должно подтвердить правдивость того, что рассказал мне дядя Коля.

— Грибы — это хорошо, это вкусно! А что, грибы тоже на озере растут?

— Почему на озере? В лесу грибы растут! — отвечаю я.

— А я думал, что на озере собирал дядя Коля, когда катался по воде.

— Как это? Грибы на воде не растут, — отвечаю я.

— Как же? Кататься по воде можно, а грибы не растут? — отец смотрит на меня внимательно, но я вижу в его глазах искру насмешки.

На следующий день после завтрака мы втроем идем на озеро. Мы с мамой купаемся и загораем, а отец, искупавшись, отошел к камышам и ловит на удочку рыбу.

Я еще свой самолов не распаковывал, а ловить на удочку не люблю. И поэтому теперь с отцом не ловлю рыбу, а с мамой валяюсь на песке.

При этом я то и дело посматриваю на дорогу, выползающую желтой змейкой из соснового леса. Жду появления оттуда дяди Коли.

Я думаю, что если сейчас на дороге от станции покажется на велосипеде дядя Коля, то вполне возможно, что уже сегодня мы увидим катания по воде.

Потом мой взгляд переходит на поверхность озера. Я долго смотрю на неподвижную воду, и мне начинает казаться, что вода — это не жидкость, в которую можно погрузиться с головой, но твердое неподвижное стекло. Это что-то похожее на лед, только летом. А по льду не то что на велосипеде, а даже на машине можно проехать.

И вот я начинаю слышать тихий скрежет. Скрежет нарастает. Из леса выкатывается машина дяди Коли.

Дядя Коля проезжает мимо нас. Его борода длинным шлейфом развевается за спиной. Он машет нам рукой. Отец машет в ответ. Я кричу: «Дядя Коля!»

В моем голосе столько призыва!

Больше я ничего не кричу, но дядя Коля меня понимает.

Он что-то кричит в ответ. Я не слышу, но догадываюсь, что он скоро вернется.

Проходит еще с полчаса. Отец уже перестал рыбачить. Он ничего не поймал и теперь собирается искупаться.

Но тут он, уже подошедший к воде, замирает в изумлении. Его изумление выражает его спина.

— Зоя, Миша! — зовет он меня и маму.

В голосе отца несвойственная ему нетвердость и удивление.

Я бегу к отцу и уже на бегу все вижу.

С той стороны деревни, где начинаются огороды, из-за камышей, по озерной воде на велосипеде едет дядя Коля.

Его машина не скрипит. Вода доходит до осей колес, и поэтому дядя Коля едет медленно и с видимым усилием. Его штаны подкатаны. Борода свисает с руля. Он машет нам рукой.

Все это происходит в абсолютной тишине. Мне кажется, что на эту минуту даже птицы притихли от удивления.

И вот дядя Коля таким макаром проехал треть озера. Но вдруг велосипед останавливается.

— Он утонет! — вырывается у меня из груди.

Ведь все это время, пока велосипед дяди Коли ехал по воде, мне казалось, что такого большого человека, каким был дядя Коля, наша озерная вода удерживает с большим трудом. Ведь если бы вода легко удерживала дядю Колю, то колеса велосипеда не погрузились бы в воду до самых осей!

Но дядя Коля не тонет! И это очередное чудо!

Он долго и неловко высвобождается из велосипедных оков. Вода ему доходит до колен. Но все же он каким-то образом удерживается на воде.

Потом дядя Коля начинает продвигаться дальше. Воды ему по колено. Велосипед он катит рядом.

— Бред какой-то! — смахивает с глаз рукой наваждение отец.

Отец, не оборачиваясь на меня и на маму, быстро заходит в воду и, когда вода доходит ему до пояса, бросается и начинает плыть. Плавает отец хорошо. Я, когда смотрю на плывущего отца, чувствую себя увереннее. Отец напоминает торпеду. Брызги от ног и взмахи рук. Его тело быстро движется. Вот он уже преодолел полпути, отделявшие дядю Колю от берега. Еще проходит несколько минут, и отец рядом с дядей Колей.

Дядя Коля видит плывущего отца. Он приостановился и дожидается.

Это ожидание потрясает меня еще больше, чем его катание.

Если бы дядя Коля курил, он бы сейчас, наверное, в ожидании, пока отец доплывет до него, закурил бы сигаретку. Настолько все это было невероятно и в то же время обыденно.

Но это был еще не предел моим удивлениям.

Отец, подплыв к дяде Коле, также встал на ноги, выпрямился и помахал нам рукой.

Отец что-то крикнул нам, и я, услышав, не поверил своим ушам:

— Мы пошли и скоро вернемся!

И они стали удаляться в сторону леса.

Я продолжал стоять у берега. Я то оглядывался по сторонам, ища глазами свидетелей происходящего, то подбегал к матери и снова бросался к воде. Мои ноги щупали воду. На мели в теплой воде вокруг моих ног плавали мальки, но вода меня не держала. Мои ноги увязали в илистом дне. Я даже несколько раз подпрыгнул из воды, чтобы таким образом как-то удержаться на ее поверхности. Но и это мне не удалось.

Отец и дядя Коля между тем не спеша удалялись. Они продолжали идти по воде!

Что на это все мне могла ответить мама? А я ведь видел ее удивленные глаза.

Вечером был большой ужин с грибами и пирогом с яблоками, который испекла мама. Отец вернулся с дядей Колей. На отце были необыкновенно широкие штаны, которые он подвязал проволочкой. Полосатую рубашку я узнал. Это была рубашка дяди Коли. Сам же дядя Коля был в своей штормовке. Этот наряд объяснялся тем, что отец уплыл в одних плавках. Так вот, дядя Коля для похода в лес нарядил отца в свою рубашку. Оставалась загадка — откуда взялись вторые штаны? Ведь дядя Коля был тоже в штанах!

В общем, загадка сменяла загадку.

Мы сидели в беседке, поедали жареные грибы с картошкой и пирог с яблоками. Отец рассказывал про какую-то дорогу под водой, которая была когда-то давно проложена. Наше  озеро, в свою очередь, не всегда было озером. Но было когда-то глубокой ямой. Из ямы железные машины добывали торф. И разве я мог поверить в то, что наше озеро – это вовсе и не озеро, а яма, откуда экскаваторы черпали торф. Вот эта самая дорога сейчас и находилась под водой.

Нет. Здесь что-то было другое. Тем более все это за столом рассказывал отец. Дядя Коля при этом лишь выпивал из большого стакана и ел грибы. Про дорогу дядя Коля ничего не говорил. Зато рассказал, что в лесу есть избушка-землянка. И там же есть полянка, где столько растет грибов, что хоть косой выкашивай их.

Избушка-землянка и волшебная полянка — это было уже интересно!

3.

На следующий день я приметил, когда дядя Коля проехал по деревне. Дядя Коля развез почту и назад на станцию не возвращался.

Значит, — сделал вывод я, — дядя Коля остался у себя дома. А это мне и надо было.

Где конкретно находился дом дяди Коли, я точно не знал. Приблизительно — где-то за магазином, где овраг делил нашу деревню на две части.

После завтрака я спросил разрешение у мамы покататься на велосипеде и поехал разыскивать его домик.

От магазина я свернул налево. Но через несколько домов, мимо которых я проехал, мне стало ясно, что еду я не в ту сторону.

За последним домом открывалось большое поле, а оврага тут никакого не было.

Возвращаясь назад, я увидел у магазина рыжего деревенского мальчишку. Я не знал, как его зовут, но он был моего возраста, и поэтому я, остановившись, спросил у него, где овраг.

— Какой овраг? — рыжий чесал за ухом и явно не понимал, о чем я спрашиваю.

— Овраг, где живет дядя Коля-почтальон.

Тут лицо рыжего прояснело.

— Так это надо по той улице, — и рыжий указал мне другую улицу.

Потом он еще бежал рядом и, размахивая руками, продолжал объяснять, как отыскать дом дяди Коли.

Домик дяди Коли я узнал сразу. Я не пытался представить себе, как может выглядеть жилище дяди Коли, но когда увидел голубенький домик с покосившимся крылечком, без забора, с черной от мха крышей и с ярко-красной печной трубой — сомнений у меня никаких не было!

Полуразрушенный дом и эта красная печная труба. Я представил, как большой дядя Коля непонятным для меня образом залазит на крышу своей избушки с банкой краски и с кисточкой и красит, красит, красит трубу.

У крыльца стоял велосипед. Я подъехал и поставил свой велик рядом. Потом поднялся по скрипучей лестнице и постучал в деревянную дверь. Дверь открылась.

Но за ней никого не было. Темные сени со стойким избяным духом. По стенам развешены какие-то железяки, разновеликие корыта и тазы. На длинных ржавых гвоздях висели какие-то вещи. В углу, перед пузатым комодом, стояли громадные резиновые сапоги. В самом конце сеней, подобно доисторическому динозавру, чернел огромный сундук. На сундуке сидел кот и смотрел на меня. Кота я разглядел не сразу. Мое внимание привлекли сапоги. Если бы я пожелал такие сапоги примерить, то, скорее всего, утонул бы в них с головой. А потом на меня блеснули из темного угла эти зеленые глаза. Я сначала почувствовал, что кто-то за мной наблюдает.

— Дядя Коля, — позвал я и вот тут увидел эти глаза. Кот сидел неподвижно, но все же мне удалось его разглядеть.

Я всматривался в кота, который в свою очередь спокойно рассматривал меня. Он не старался предпринять каких-либо действий, например, убежать или подойти ко мне…

Мне представилось, что вот дядя Коля развез по деревне почту, приехал домой, поставил велосипед у крылечка, зашел в дом, снял свои волшебные сапоги, с помощью которых он и умел ходить по воде, снял свои вещи, развесил их на гвоздики и превратился в кота. Это было бы необычно за порогом этого дома. Но здесь, среди ржавых гвоздей, торчавших пальцами из бревенчатых стен, среди колченогого комода и корыт- этаких гиганских железных барабанов… А эти сапоги! Разве в таких сапогах можно просто ходить где-либо, как не по воде. Хотя я и не видел дядю Колю в этих сапогах ни разу. Но почему-то мне казалось, что именно в этих сапогах дядя Коля учился ходить по воде. В сундуке, на котором теперь сидел кот, дядя Коля хранил сушеные грибы, которые выкашивал на своей заветной полянке. ОН жевал их перед тем, как превратиться в кота. Все в порядке!

— Дядя Коля, это ты? — обратился к коту я.

И кот в ответ на мой вопрос ловко спрыгнул с сундука. Но он не пошел ко мне, а, сделав несколько кошачьих шагов куда-то вбок, остановился у левой стены.

Тут только я заметил эту дверь. Кот стоял перед единственной в этих сенях дверью, не считая той в которую вошел я.

Железная ручка в форме большой скобы торчала из прорванного дерматина. Из рваного дерматина вылезала в разных местах белая вата. Стучать в такую дверь было бесполезно, и я потянул скобу на себя.

— Дядя Коля, ты здесь? — полушепотом пропищал я.

В ответ мне в лицо пахнуло чем-то кислым, дымным и прелым.

Я переступил высокий порог. Большая комната в четыре окна. Посередине печь. У первого окна стол. Шкаф между двумя другими окнами. Весь пол был засыпан словно снегом мелкой стружкой. Стружка была везде. Она была даже на столе. На столе, кроме стружки, были чашки, несколько немытых тарелок и одна кастрюля. Кот прошел через комнату. Он шел аккуратно, стараясь не наступать на кудряшки белой стружки. Проходя мимо стола, он чуть повернул свою морду. Грязная пустая кастрюля явно не привлекла его внимания, и он скрылся за занавеской.

Между печкой и стенами избы стояли еще три большие тумбочки с какими-то рычажками, колесиками, зажимами. Потом я узнал, что это специальные деревообрабатывающие станки, на которых дядя Коля вытачивал всякие деревянные изделия. Я припомнил, что отец рассказывал, что дядя Коля в свободное от почтовых дел время у себя дома выполняет заказы на изготовление крестов и гробов. Ни крестов, ни гробов я не увидел в доме, но эта стружка и эти тумбообразные приспособления, стоящие здесь в комнате, сразу же напомнили мне рассказ отца.

Я заглянул за занавеску, куда скрылся кот.

За занавеской была единственная в доме кровать. Она была очень высокой. Если бы я захотел забраться на эту кровать, то мне бы пришлось или хорошо разбежаться, или подставить лесенку.

На этой кровати лежал дядя Коля.

Дядя Коля спал. Его живот высился огромным арбузом под клетчатой рубахой. Ноги были прикрыты малиновым ватным одеялом, в котором наблюдались разновеликие дырочки.

Все остальное на постели, что называлось дядей Колей, – это была сплошная борода.

Борода была похожа на шерстяного осьминога, раскинувшего свои щупальца по всей кровати. Щупальца охватывали клетчатый арбуз живота. Они покрывали грудь, плечи и свисали с кровати. Кот был тут же. Он, сидя у кровати, теперь раскачивал лапой свисающую прядь.

Разве это дядя Коля? Разве в этом доме может жить человек? Это настоящий леший в избушке с гробами и крестами.

Мне стало жутко, но при этом не было страшно настолько, чтобы хотелось отсюда убежать.

Дядя Коля хрипел, дышал, иногда смачно хрюкал, после чего у него где-то в бородатых глубинах что-то начинало булькать и присвистывать. Создавалось впечатление, что дядя Коля из своих бородатых глубин готовит большое возмущение. Но возмущения никакого не происходило. Все разрешалось затяжным и вполне миролюбивым свистом. Свистела голова, тихо и однообразно. При свисте отдельные волосики бороды поднимались. Пока продолжался свист, волосики устойчиво колебались в струе выдыхаемого воздуха.

Сколько времени я мог бы наблюдать все это, я не знаю. Это волновало и завораживало меня.

Кот, перестав раскачивать свисающую прядь, ловко прыгнул на кровать. ОН оказался прямо на животе дяди Коли.

— Ух, ты! — от неожиданной для меня кошачьей ловкости воскликнул я.

Арбуз живота чуть просел, но кот все же, продолжая стоять на всех четырех лапах, сталметодично утромбовывать живот. Это напоминало сосредоточенное пританцовывание. Он лапами, уминая брюхо дяди Коли, устраивал себе место для приятного отдыха. Я был согласен с котом полностью. Ну, действительно, любой подтвердит, что лежать приятнее на теплом и мягком, например на животе, чем на жестком деревянном сундуке в холодных и темных сенях.

Кот, протоптавшись, небрежно улегся, свесив левую лапу и хвост по округлому склону дяди Колиного арбуза.

То ли от кошачьего танца, то ли от моего вырвавшегося восторга по поводу меткого прыжка кота, но дядя Коля, как мне показалось, проснулся.

Нет,  здесь, за занавеской, на кровати, ничего не произошло. По-прежнему тело дяди Коли продолжало возлежать на высокой кровати в горизонтальном положении. Кот, чуть помахивая хвостом, мирно мурлыкал. В стекло билась муха, а я стоял и продолжал то ли смотреть, то ли балдеть от всего, что происходило с того момента, как я переступил порог этого дома.

Но все же что-то произошло. И это «что-то» — было прекращение бульканья в бородатых глубинах. Прекратился, наконец, свист, и опустились волосики. Затих и я. Прекратил мурлыкать кот, и перестала жужжать муха.

И вот тут в абсолютной тишине появилась рука. Это была правая рука дяди Коли. Рука выросла все из той же бороды. А откуда ей еще можно было появиться? Действительно, до этого момента я здесь у дяди Коли рук не наблюдал. Ну хорошо, левая рука была с той стороны, у стенки, и из-за высоты кровати и живота дяди Коли я ее видеть не мог. Но я не видел и правую руку. Ее до этого момента не было. И вот тут из-под косматых щупалец шерстяного осьминога выпросталась рука.Нет. Нет. Если это и была рука, то она была одним из множества щупалец. Рука появилась вся сразу и сразу же стала рости и от бороды, и от живота, и от кровати. Рука стала двигаться в ту сторону, где стоял я.

— Она же тянется ко мне! — с ужасом угадал направление движения руки я.

Еще одно-два мгновения — и я стану досягаем для этих красных волосатых пальцев. Движение руки было похоже на движение робота. Может быть, эта механичность вызвала во мне скорее улыбку, чем испуг. Но уже за мгновение до того, как я бы принял какое-нибудь решение, например броситься наутек, рука в своем механическом движении остановилась. И тут зашевелились пальцы. Пальцы — эти пять красных, покрытых до ногтей волосиками, коротких колбасок, — совершенно произвольно вращались, изгибались, скрючивались и снова разгибались. Этот танец пяти пальцев дяди Коли происходил в непосредственной близости от моего лица. Я ничего не понимал. Вернее, я понимал, что это что-то должно означать, но что?

— Дядя Коля! — жалобно позвал я на помощь того, кто продолжал совершенно неподвижно лежать на кровати.

Кот, с недосягаемой высотты, наблюдал всю эту картину. Его заинтересовали красные пальцы, которые своим шевелением, может быть, напоминали что-то съедобное.

Я позвал чуть погромче второй раз и в ответ услышал четкое ясное слово:

 -Дай!

Слово было произнесено, и слово это было от дяди Коли, и это слово было: «Дай!»

— Чего тебе дать, дядя Коля? 

— Дай! — повторил дядя Коля.

И хоть бы один волосок вздрогнул на этой волосатой голове!

Только пальцы стали исполнять уже что-то другое. Они теперь соединились в остроконечную форму и, при изощренно изогнутой кисти руки, указывали мне направление внимания.

Мое внимание обратилось туда, куда указывали пальцы. Я увидел под подоконником на полу сумку дяди Коли. Это была та самая сумка, в которой дядя Коля возил почту. Сейчас сумка была пустой.  Она тряпичной массой лежала на полу.

— Дай! — в третий раз прозвучало с кровати.

Я подошел к окну и, присев на корточки, приподнял сумку. Сумка оказалась не совсем пустой. Газет и писем в ней не было, но в ней было что-то тяжелое, похожее на снаряд. Я открыл сумку и вытащил за горлышко бутылку.

Я вопросительно посмотрел на пальцы дяди Коли. Пальцы в свою очередь стали делать хватательные жесты, и я все понял.

Я поднялся с корточек и, подойдя к шевелящимся пальцам, отдал им сосуд с красной жидкостью.

Кот неодобрительно фыркнул и так же ловко спрыгнул на пол.

Примятый животик вздулся, дядя Коля вздохнул, и его рука с бутылкой стала приближаться к голове.

Я хорошо помнил, что, когда доставал из сумки бутылку, потом, когда эту бутылку вкладывал в пальцы дяди Коли, и потом, когда эта бутылка достигла головы дяди Коли, все это время бутылка была полной и на горлышке оставалась белая пластмассовая пробка.

А вот потом произошло следующее: рука поднесла бутылку к той области головы, где предположительно должен был находиться рот, и, перевернув горлышком вниз, погрузила это самое горлышко бутылки в недра бороды.

Мне подумалось, что вот сейчас дядя Коля возьмет и съест бутылку. С него станет!

Но нет. Я ошибся. Бутылка, утонув горлышком в бороде, застыла на уровне этого погружения. Что-то чмокнуло и потом забулькало.

Бульканье продолжалось некоторое время. После чего рука дяди Коли извлекла горлышко из бороды и снова стала приближаться ко мне.

Я принял из пальцев бутылку. Все было в порядке: бутылка, жидкость в бутылке и белая пластмассовая пробка на горлышке. Но тут я заметил, что красной жидкости в бутылке стало вдвое меньше. Тут ничего не было странного. Дядя Коля для этого просил у меня эту бутылку. Но пробка! Ведь пробка как была, так и осталась на бутылке. Я мог предположить, что дядя Коля умеет, держа бутылку в одной лишь руке, без дополнительных движений тела, одними зубами содрать пробку и выпить полбутылки залпом. Но как он потом назад нахлобучил эту самую пробку?

Мысли мои пребывали в состоянии легкого шокирующего кайфа.

Дядя Коля только тут пошевелился и пошевелился сразу весь. Его тяжелое большое тело, еще секунду назад напоминавшее огромный мешок с комбикормом, вдруг и неожиданно резко выпрямилось, поднялось и резво спрыгнуло с кровати.

Все это произошло на раз-два — то есть на раз поднялось и выпрямилось, а на два соскочило на пол.

И вот стоит перед моими глазами дядя Коля. Он двумя руками то ли чешет свою голову, то ли пальцами расчесывает бороду. Я вижу, как появляются щели и из них меня начинают рассматривать два глаза.

Будто дядя Коля меня только что увидел, а до этого даже не подозревал, что я тут ему вино в постель подавал.

—    Ну и юморист этот дядя Коля, как сказал бы отец.

—     смешно смотреть на его босые ноги и на не совсем чистые пальцы.

— Брысь! — говорит коту дядя Коля.

Кот подошел и потерся об его штанину.

— Дай ему рыбу, — обращается ко мне дядя Коля.

— Какую рыбу? — спрашиваю я.

— Селедку, — отвечает дядя Коля.

Он мне это так говорит, будто я живу с ним лет сто и знаю, где у него в этом доме хранится селедка.

Дядя Коля понимает мою обескураженность и говорит:

—В кастрюле.

Ну вот, так бы сразу! Кастрюлю я где-то видел, когда проходил по комнате. Ну да, кастрюля стоит на столе, и в кастрюле, действительно лежит селедка. Точнее, не сама селедка, а ее голова с красным глазом. От блестящей жирненькой головы селедки тянеться худенький тщательно обглоданый позвоночник. Беленький позвоночник оканчивается вполне убедительным хвостом. Этого оказывается достаточно для кота. Он хватает ее на лету и начинает рычать.

— Ну настоящий тигр! — думаю я.

— Пойдем, — говорит мне дядя Коля.

Он уже надел носки и ботинки.

— Сапоги волшебные пока ему, видимо, не нужны, — думаю я и иду вслед.

Мы выходим в сени, и вот тут-то я и вижу, что кот сидел не на старом сундуке, а на свежих, еще пахнущих сосновыми досками гробах.

Дядя Коля, проходя мимо них, хлопает своей ладонью по крышке верхнего гроба и непонятно кому сообщает:

— Хороший гробик!

Я иду следом и автоматически, как обезьянка, повторяю жесты дяди Коли и тоже хлопаю по стенке ящика.

-Гробы!- вдруг, с опозданием доходит до меня. Реальность сокрушает почти наповал.

Я в шоке. Но все же как-то еще стою на ногах. Надо идти за дядей Колей. Мое внимание переключается на внезапно брызнувший в глаза свет. Это дядя Коля открыл дверь. Но откуда здесь еще одна дверь? За пузатым комодом — маленькая дверь, которую я в сенях не приметил. Это выход из дома во двор. Во дворе — длинный сарай, на крыше которого высится какая-то надстройка.

—    Это моя голубятня, — говорит дядя Коля. Он машет рукой. Я, задрав голову, вижу в небе несколько кружащихптиц. Поднимаю руку и , как дядя Коля машу им.

—     

— Новая голубка прилетела, — говорит дядя Коля. Он приложил к глазам ладонь и рассматривает голубей.

— Они к тебе прилетели? — спрашиваю я.

— Они почтари, и я почтарь, и у нас, значит, и дело одно, — отвечает дядя Коля.

— А какое у вас дело одно?

— Дело наше, Мишутка, известное: людям о людях сообщать.

— Как это сообщать? — не понимаю я.

— Сообщать — значит сообщать, — коротко отвечает дядя Коля. Он распахивает дверь, и мы входим в сарай.

Сарай — это своего рода продолжение сеней. Тут стоит телега без одного колеса. Колесо же почему-то лежит тут же рядом на земле. В телеге — огромный деревянный крест. Такой же большой белый крест стоит у противоположной стены. Там же лежат доски. Доски стоят, прислоненные к стенам. В телеге, кроме креста, я замечаю деревянный ящик. Вместо одной из стенок у ящика натянута металлическая сетка.

— Что это? — спрашиваю я, указывая на этот ящик. Если это вариант гроба, какие я видел в сенях, то зачем гробу сетка?

— Это гроб?

Дядя Коля смеется и взъерошивает мои волосы.

— Тебе, Мишаня, гробики теперь везде мерещатся, — видимо, подшучивает над моими вопросами дядя Коля. — Это крольчатник.

— Что такое крольчатник? — не понимаю я.

— Крольчатник — это домик для кроликов, — отвечает дядя Коля.

Он подходит к лестнице и начинает взбираться на чердак.

Я наблюдаю, как в отверстии в потолке частями исчезает его большое тело и думаю:

-                  Гробики, как домики, а домики, как гробики! - Эта мысль меня неожиданно забавляет и я тихо смеюсь.

-                   Вот дядя коля подтянул одну, а затем и вторую ногу — и исчез.

 

Потом в дырке, в которой исчез дядя Коля, показывается бородатая голова.

— Ну, чего стоишь, ворон считаешь? Давай полезай сюда.

Мне одновременно смешно и страшно здесь, внизу, но зачем я полезу туда, я не знаю.

— А зачем?.

— Я тебе голубку новую покажу, — отвечает дядя Коля.

—,Это ту, что прилетела к тебе?

— Ну да, ее самую.

— А что ты ее уже поймал? — недоверчиво спрашиваю я.

Я же собственными глазами видел, как беленькая голубка летала над голубятней. А дядя Коля говорит, что мне покажет. Значит, он ее поймал? Но когда он успел это сделать?

Я карабкаюсь по кривой лестнице, и, видимо, чтобы не быть окончательно сокрушенным всей необычностью ситуации и моим страхом, спрашиваю, задрав вверх голову:

— Где твои кролики?

— Какие кролики? — не понимает дядя Коля.

— Ну, кролики из крольчатника. Домик есть, а где же кролики?

—    Кролики в животике, — смеется из дырки в потолке дядя Коля.

—    - .кролики в гробике! – думаю я.

—     

Я уже не спрашиваю, в каком животике, но подозреваю в каком. Не случайно же у дяди Коли такой большой живот!

Рука дяди Коли подхватывает меня за шкирку, и я оказываюсь на чердаке.

О, это совсем другой мир! Тут нет корыт, гробов и крестов. Тут вообще ничего нет. Тут есть одна огромная клетка. Это даже и не клетка, а одно большое жилище для голубей. Меня отделяет от птиц сетка. А за сеткой много-много голубей. Мне кажется, что голубей много, может, еще и потому, что я никогда так близко и столько сразу не видел этих птиц. Все они серые, с разными оттенками. В чердачном сумраке некоторые почти черные, а другие какие-то сине-коричневые. Все они сидят на поперечных и продольных жердочках и почему-то напоминают мне чайники. Может, оттого, что каждая птица урчит, как чайник, — вот-вот закипит. Вот только пар из носика не идет.

В клетку из потолка проникает столб небесного света. Этот свет именно небесный потому, что падает из отверстия в потолке голубятни, и еще потому, что в это отверстие я вижу голубое небо. Но отверстие от неба отделяет мелкая, чуть приметная сетка. Это для того, чтобы голуби без разрешения дяди Коли самовольно не улетали и не прилетали. Сейчас это отверстие дядя Коля открыл, и в голубиный домик вошла, действительно, белая голубица.

Дядя Коля тоже в клетке. Голуби его не боятся. Он проходит мимо сидящих на жердочках голубей и берет в руки прилетевшую белую почтарку.

Я стою по другую сторону сетки и чувствую, как волнуется птица. Дядя Коля держит ее в руках. Он что-то шепчет ей и, наклонив волосатую голову, слушает, о чем воркует птица.

Потом дядя Коля сажает голубицу на отдельную жердочку и выходит из птичьего домика.

— Она твоя? — спрашиваю я.

— Нет. Она прилетела издалека и принесла весточку.

— Тебе весточку принесла? — не отстаю я от дяди Коли.

— Нам, почтарям, редко приходят весточки. Судьба наша такая, чтобы быть вот как эта голубица — разносить весточки.

Дядя Коля смотрит на сидящую голубицу, потом на меня, потом на свои руки, помолчав немного, продолжает:

— Марию Котлову знаешь?

— Какую Марию? — не понимаю я.

— Тетку Марию, ну, третий дом от вашего. Ведь вы у нее молоко, кажется, берете.

— А, тетю Машу! — я, конечно же, знаю тетю Машу. Сколько раз с мамой, да и сам заходил к ней, относил пустую трехлитровую банку и забирал полную, молоком.

— Она самая, — кивает головой дядя Коля. — Ей весточка.

Мне не очень понятно. Зачем  голубицы!Если есть почта. Но если весточкувсе же  ей голубица принесла, топри чем тут  дядя Коля?

Я спрашиваю у дяди Коли.

— Куда же она к ней прилетит? В трубу, что ли? Ежели в трубу, так, значит, сразу и на сковородку. А может, вскочит на крыльцо, да , как курица клювом в дверь: «Эй, тетка Мария, отпирай дверь, я тебе весточку принесла!» Так, что ли? — Дядя Коля долгим взглядом заглядывает в мои глаза.

Я, улыбаясь, хмыкаю. Я веселюсь от представления, как голубица, похожая на бестолковую курицу  стоит на крыльце у тети Маши и стучит клювом в дверь.

Дядя Коля прав. Здесь что-то не так. Не может голубица прилететь прямо к тетке Маше. А вот к дяде Коле может. Это я понял. Ведь такой голубятни, как у дяди Коли, нет в целой деревни.

— А что за весточка для тети Маши? — спрашиваю я.

— Хорошая весточка, — отвечает дядя Коля.

Дядя Коля спускается по лестнице и помогает спуститься мне.

Потом мы с дядей Колей проходим через все те же сени с гробами и сапогами и выходим на крыльцо. У крыльца два велосипеда: мой и дяди Коли. Мы спускаемся с крыльца и усаживаемся на скамейке. Дядя Коля просит меня сходить в дом и принести почтовую сумку. Я взбегаю по ступенькам и слышу в спину подсказочку к моим действиям:

— Смотри не расплескай!

Я понимаю, о чем идет речь. Проскакиваю темные сени, тяну на себя скобу дерматиновой двери и из-за занавески уже бегу с холщовой сумкой назад.

Дядя Коля принимает из моих рук сумку и достает бутылку. Он ловко сдергивает пластмассовую пробку и опрокидывает бутылку вверх дном. Раздается затяжное бульканье, после чего пустая бутылка летит в крапиву.

— Ну что, поехали? — говорит дядя Коля.

— Куда?.

— К тетке Марии.

Мы поднимаемся со скамейки и садимся каждый на свой велик.

И тут только я вспоминаю, что мама меня отпустила на часок, а уже сумерки.

Дядя Коля едет впереди. Я сзади виляю по пыльной дороге. Мне нравится в мягкой дорожной пыли оставлять следы велосипедных протекторов.

— Не отставай, Мишаря! — кричит дядя Коля.

— Мишаря! — думаю я над тем, как назвал меня дядя Коля. Я думаю о том, что в его бородатой голове, наверное, еще огромный запас разных слов, и мое имя он может изменять сколько угодно раз. И, кажется, что  всегда на каждое изменение имени во мне отзываются немножко другие Миши.

Мы проезжаем мимо магазина и сворачиваем на нашу улицу. Вон уже виден из-за куста черемухи дом тети Маши, а еще через три дома — и наш оранжевый дом. Я вижу у калитки маму. Она взволнованна, высматривая меня. И я надавливаю на педали и догоняю дядю Колю.

— Мне надо домой, — кричу я ему, — до свидания, дядя Коля.

— Будь здоров, — слышу в ответ и успеваю заметить, как велосипед дяди Коли сворачивает к дому тети Маши.

Вечером за чаем я рассказал о своем визите к дяде Коле. Правда, я решил опустить подробности, связанные с гробами и крестами, да еще с портвейном. Мне показалось, что эти подробности будут неинтересны моим родителям. Зато я подробно описал голубятню и наше посещение птичьего домика. Когда я рассказывал про белую голубицу и про то, как дядя Коля перешептывался с ней,  япочувствовал, что знаю , о чем они друг другу шептали.

— Фантазер твой дядя Коля, — выслушав меня, заключил отец. — Но разве тебе разрешали ездить к дяде Коле в гости? Разве он тебя приглашал к себе?

—    Я поехал, чтобы узнать, как дядя Коля умеет ходить по воде.

—    - И что же, узнал?

И тут я вспомнил, что именно это, за чем я и поехал к дяде Коле, этого я и не узнал.

— У дяди Коли я видел большие сапоги, — только и сказал я.

— При чем здесь сапоги? — не понял отец.

Я и сам не понимал, при чем здесь сапоги. Может быть, потому, что когда я увидел эти громадные сапоги там, в сенях, у пузатого комода, то мне показалось, что именно в этих сапогах дядя Коля ходит по воде. Но этого я не сказал отцу. Вместо этого я просто сказал:

— Не знаю.

— У дяди Коли на крыше красная труба, — зачем-то сказал я.

Я был сейчас не совсем уверен, что произошло – произошло со мной. Может я все это придумал? Ведь мог же я вот сейчас, сидя вот тут, в нашей беседке, с мамой и папой перед самоваром, придумать и рассказать самому себе такую историю.

— Но как же белая голубица! Ведь я видел ее! — думал я, лежа в постели. Голубица была, а значит, было и все остальное. Но как же трудно рассказать другим, пусть даже самым близким, то, в чем и сам не очень уверен!

Это была моя первая тайна, которую я сохранил в своей душе и которой мне не захотелось поделиться с другими. Я чувствовал, как эта сокрытая тайна сделала меня чуть-чуть отдалившимся от отца и мамы. Может быть, так взрослеют люди?. А слова, которыми человек открывает в детстве мир, вдруг перестают  выражать все то, что живет в душе? Мне трудно было понять, что произошло со мною, но я уже полюбил это новое, поселившееся в моей душе.

Вот такая история случилась одним летом в моем детстве.

И были еще у этой истории два продолжения. Первое — маленькое, и второе — большое.

Маленькое продолжение случилось на следующее утро, когда мама пришла от тети Марии с банкой парного молока. Она рассказывала на кухне отцу о том, что вчера заехал к тетке Марии дядя Коля ирассказал  странную историю.

— Что за история? — спросил отец. Он пил свой всегдашний утренний кофе и курил сигарету.

— Ты знаешь историю про сына тетки Марии? —продолжала мама.

— Что-то слышал, — ответил отец. — Он, кажется, уехал и пропал.

— Ну да. Уехал, устроился где-то на стройке. Сначала писал и деньги присылал. А потом пропал. Ни писем, ничего. Тетка Мария и сама писала, и даже поехала туда. А там говорят, что уволился и уехал, а куда — никто не знает. И вот уже два года полная тишина. Представляешь, каково матери?

— Понимаю, —кивнул отец.

— А вчера дядя Коля заявляется к ней и говорит, что объявился ее сынок и скоро она письмо от него получит, а после и сам приедет.

Я пристальней начинаю прислушиваться к разговору родителей. Моя спальня за перегородкой, и мне хорошо слышно, если дверь на кухню открыта. Если отец встанет и закроет в кухню дверь, то я так и не узнаю окончание этой истории. А ведь я был свидетелем всего этого.

Но отец не встает и не закрывает дверь. Видимо, открыто окно, и он курит, выпуская дым на улицу.

— Он ей про какую-то белую голубку говорил, которая якобы к нему прилетела на голубятню, — продолжает мама.

— Уж не та ли это птичка, о которой вчера тут Миша рассказывал? — интересуется отец.

— Похоже, что та самая, —соглашается мама.

— Слушай, Зоя, не следует нам приближать этого почтальона. Человек он хороший, но ты видишь, как реагирует на него Миша?

— Я тоже об этом подумала, — отвечает мама

— Может быть, нам уже пора в город перебираться? Через две недели начинается школа. Пора начинать готовиться. Да и ночи уже холодные, и вода в озере остыла.

В общем, как-то свернулся разговор родителей на мое воспитание. И уже на следующий день мысобрались и переехали в город.

В сентябре я пошел в первый класс. Отец привез из Москвы новую школьную форму. Курточка с нашивкой на левом рукаве, с двумя нагрудными карманами и брючки с тремя карманами и молнией-застежкой вместо пуговиц. Портфель, книги, новые друзья, учительница Нина Сергеевна, двойки и пятерки, слезы от неудач и радость от успехов. Я учился читать, писать. Передо мной мир открывался с новых, доселе неведомых сторон. Про дядю Колю я не то чтобы забыл, но дядя Коля остался в той жизни, из которой я ушел в школу.

А когда кончился мой первый школьный год, мы снова приехали в наш оранжевый домик. Тут суждено было еще раз продолжиться истории с дядей Колей.

— А где дядя Коля? — спросил как-то я у мамы.

— Дядя Коля умер, — ответила мама.

Вот и все. Я больше ничего не спросил. И мама больше ничего не сказала.

Но вот, когда мы с мамой загорали на пляже на нашем озере, мама спросила меня, помню ли я, как папа ходил по озеру?

Конечно же, я помнил!

— А про белую голубицу помнишь? — вдруг, спросила мама.

И про белую голубицу, и про голубятню — я все помнил.

— Представляешь, - сказала мама, - У тети Маши сын долгое время не писал, и тетя Маша уже думала, что он умер. Она много плакала. И вот пришел к ней дядя Коля и сказал, что ему белая голубица принесла на хвосте весточку, что сын ее жив-здоров и что скоро она получит от него письмецо, и сам сыночек приедет скоро. Тетя Маша не поверила дяде Коле. А осенью, как ты в школу пошел, то и получила письмо от сына тетя Маша. А потом и сам Сашка, сын ее, приехал. Вот такая история.

— Выходит,  была голубица. —помолчав, сказала ммама.

— Конечно, была! Я же сам ее видел! — взволнованно сказал я.

— Ну да, я помню, как ты рассказывал. Но это выглядело так невероятно…

Больше мы о дяде Коле не говорили. По деревне ходил уже другой почтальон, вернее почтальонша. Я раз на велике заехал в ту улицу, в конце которой у самого оврага стоял домик дяди Коли.

Грустный домик, постаревший домик. Еще больше просело и наклонилось крыльцо, еще чернее от мха стала крыша. Осталась ли за домом голубятня с голубями? я не видел. Но ярко-красная труба оставалась все такой же.

Я долго смотрел с дороги на дом. Мне хотелось увидеть хоть какой-нибудь след от дяди Коли. И я увидел.

На скамейке перед домом сидел черный кот. Издалека я не мог разглядеть, тот ли это был кот. Но мне очень хотелось, чтобы это был именно тот кот.

Я позвал кота.

— Кыс-кыс-кыс!

Кот продолжал сидеть на скамейке.

— А может быть, это сам дядя Коля? — вдруг подумалось мне.

— Дядя Коля! — крикнул я и услышал, как тут же отозвалось  в душе:

— Мишаня!

Я, наверное, тогда попрощался со своим детством. Что я мог? Я мог сохранить в потайных закромах души волшебные огоньки, по имени ЧУДО!

Сейчас, когда я достаточно взрослый человек, мне лица людей часто представляются разнообразными масками. А вот в глазах иногда сверкают огоньки. По этим огонькам я узнаю родственные души

 

25 апреля 2006 г. Москва.