Следы на песке

Следы на песке

(рассказ хипстера)

«Ничто не сравнится

с американской тоской.»

Уильям Берроуз

Меня зовут Монтгомери Клифт. Цинковый гроб с телом отца из Европы мать получила в 1945 году. Через месяц мне исполнилось десять лет. Теперь мне двадцать три года. Мать давно уехала в Техас. Там она вышла замуж и родила сестру Лизи. Эта история про мою короткую и бестолковую жизнь. Написать ее меня заставила Кэтрин. Она, в сущности, права. Ведь это единственное, что я еще могу делать. Я не уверен, что моя писанина может стать кому-нибудь интересной, кроме все той же Кэтрин и еще десятку тех, с кем я недолго тусовался в Нью-Йорке. Даже если это и так- все равно. И я посвящаю эти страницы всем, кто меня помнит

Монтгомери Клифт

Третий год я живу в Нью-Йорке. Последние пол-года Снимаю квартиру на Мэдисон Авеню на втором этаже в доме, что сразу за автостоянкой. Все три окна упираются в длинный желтый трехметровый забор. Это какие-то склады. Мы, как- то, с Карло залезли на крышу дома и кое-что смогли разглядеть. Большие фуры что-то привозят и что-то увозят. В основном это какие-то коробки. Карло считает что это сигареты. ОН мечтает спиреть парочку таких коробок. Карло на своем старом форде собирается ехать в Мексику за «кайфом». Сигареты ему нужны, чтобы в них забивать порошок. Через дорогу ночной клуб «Матрица», где каждую ночь лабают свой безумный электрический саунд ребята из группы Grateful Dead. Еще полгода назад я был студентом. А теперь живу в квартире с фанерными перегородками и с утра до ночи занимаюсь лишь тем, что пинаю воздух. А все этот проклятый Дэншер вилледж. Это военная база на западном побережье. Я, почти год, прослужил там солдатом и получил дозу облучения. По началу было все неплохо. Мне назначили пенсия. Я получил по военному страховому сертификату возможность учиться в нью-йоркском университете. А потом стали вылазить волосы и сильно болеть зубы. Из десен начинала течь кровь с гноем, а зубырасшатались, как пьяные бараны. Но главное- у меня стала отказывать память. Поэтому полгода назад я вынужден был оставить университет. Америка победила в мировой войне; мы сбросили две атомные бомбы и показали, кто в мире хозяин; и мы победим коммунизм. Но, что мне от этого парада? Мне всего лишь двадцать три года, а я выброшен на помойку,как использованныйпрезерватив.

Я врубаю радио. Свинчивую до упора влево круглое желтое колесико, будто опрокидываю вспять это вонючее американское солнце!, После полуночи это начинается! Джаз-блюз моя жизнь, моя мечта, мой Бог! Когда мне было четыре года, отец рассказывал, что япри первыхзвуках ритм-блюза хватал веник и начинал выпендриваться. Наверное я воображал себя каким-нибудь сумасшедшим гитаристом. Они лабали сумасшедшую музыку и она, слетая в мои уши с черных пластинок, совершала невероятные выкрутасы. Теперь я знаю как хочу умиреть! Пусть я умру,когда будет звучать гитара Великолепного Чарли! Но пока я умирать не собираюсь. Жаль из этой чертовой коробки выжатьзвука больше нельзя! Это Чарли Паркер и его «Следы на песке».

- Та, та, тра-а-ата-та…И гитару здесь Чарли рвать не будет.! Я не знаю, как это он делает? Даже если он не будет петь, за него споет гитара. Кажется, что он лишь только с ленцой касается струн и дает своей старушке самой рождать эту песню:

- Следы на песке

- это то что останется после меня

- Можешь прочитать , если захочешь,

- мою жизнь, которую очень скоро

- Сотрет, как стирает ластик,

- Следом, набегающая волна.

- Но пока я иду-

- Моя жизнь впереди, позади и во мне.

- Я живу, слышите, я живу!

- Пока звучит этот блюз!

Чарли перестает петь. Его глухой голос умолкает. Он рассказал свою историю. Но продолжают бить барабаны и вибрировать струны гитары. это может продолжаться вечно! И тогда мне насрать и на атомную бомбу,и на вольтанутых клопов в моей квартире, и на квартплату, которая ростет, как злокачественная опухоль. Я бухаю в баре на авеню си; или слушаю дома блюз Уилла Диксона или биг бэнд Чабби Джексона; я могу, пыхну косячек марихуаны, часами танцевать с милашкой Кэтрин, тиская ее тугие груди- я могу теперь делать все что захочу- но я не могуостановить эту расползающуюся раковуюопухоль. Когда я беру в руки очередную квитанцию, мне кажется, что ее метостазы цыфр заражают через руки меня всего.

- Карло предложил мне подтерать жопу этими квитанциями. Я сначало так и делал. Испытывал даже удовольствие. А теперь этого не делаю. Боюсь.

- А еще у меня есть подружка Кэтрин. Кэтрин Травку не курит. У нее широкий кожаный ремень вдернутый в джинсы. Этот ремень подарил ей преждний парень. Кэтрин рассказывала, что он воевал в Карее, попал в плен к китайцам, бежал, а потом уже здесь сидел за какие-то делишки в тюрьме. Этот Макс был клевым парнем! Он рассказал Кэтрин, Что такое жизнь, подсадил на иглу и подарил свой армейский ремень.

- -«Жизнь это кайф! Учись получать его. Все люди только этого и хотят. Но одни это научились делать за счет других, а те другие,- в лучшем случае получают бумажки с названием доллары! Это лишь обещания, которые никогда несбываются. Живи только сегодняшним днем. Ты можешь, в лучшем случае, распорядиться этим днем. И пусть, твоя жизнь будет короткой, но это будет твоя жизнь!»- часто пересказывает мысли Макса мне Кэтрин. Сама она ушла из ресторана. Она там работала официанткой. Таскала жирным довольным собою ублюдкам жрачку и бухло. А как-то взяла и весь поднос опрокинула на лысину одному такому козлу.

- Он, видители захотел, пока официантка разгружает принесенный заказ, пощупать, что там у нее под юбкой? А подаренный Максом ремень действительно клевый! В этом ремне с обратной его стороны Кэтрин носит английскую булавку. Самая обычная маленькая, блестящая булавка. Кэтрин цепляет булавку, за толстую шкуру ремня.

- - Кожа носорога! –нюхая с обратной стороны ремень и давая нюхать мне, говорит всегда Кэтрин,- Макс убил в Африке носорога и из его шкуры вырезал этот ремень!

- Кожа ремня действительно толстая и пахнет чем-то остро-кислым. Может Макс и убил в Африке носорога, но мне запах ремня очень напоминает запах волосатых подмышек самой Кэтрин. Я ей об этом не говорю. Я лишь так думаю. А она думает пусть про Африку. Ведь ремень мы с Кэтрин нюхаем, когда она снимает его вместе с джинсами. А тогда нам не до рассуждений. А потом мне уже все равно: вырезан ли он из задницы африканского носорога, или милашка Кэтрин просто на него пописала. В толстой подошве своих тяжелых шузов она прячет пластмассовую пипетку. Между пяткой и носом внутри ботинка есть конавка. Канавку проковырял все тот же Макс. Я разглядел эту конавку. Ничего. Аккуратная, почти во всю ширину ботинка. В эту конавку Кэтрин укладывает пипетку. Сверху она кладет картонную стельку. И все шито-крыто. Чем там ширяется Кэтрин этого я не знаю. Видел несколько раз, как это она делает. У нее есть маленький в размер половины мизинца, от сердечных капель, пузырек. В нем раствор грязного цвета. Это кислота. Мы как-то сидели в баре. Я пил пиво. Вижу, Кэтрин, оглядевшись, быстро сковырнула с ремня булавку, задрала ногу- будто положилаодну ногу надругую, засучила штанину и чуть выше ладыжки вогнала булавку в белое мягкое тело. Сразу же выступила кровь. Она смахнула ее ладонью. Пипетка уже была приготовлена. Когда она ее достала и когда зарядила в нее раствор- этого я не видел. Потом Кэтрин, левой рукой, удерживая в ужиме наколотое место, из пипетки правой рукой сталамедленно капать на ранку раствор. Она все делала быстро но без спешки. При этом Кэтрин продолжала глядеть на меня и иногда по сторонам. Со стороны все выглядело вполне нормально. Сидят парень с девушкой за столиком, пьют пиво, курят и трепяться. Кэтрин улыбается, а я краем глаза вижу, как капельки одна за одной, соскакивая с носика пипетки, тут же заглатываются расковырянной дырочкой. Носик пипетки почти вогнан в красное отверстие. Очередная мутная соскочившая капля, на пол-секунды наполняет отверстие. Кэтрин делает паузу. Я вижу, как ее глубокие черные глаза к чему-то прислушиваются. Капля заглатывается плотью, а с носика уже падает другая. Процедура длится одну минуту. Потом Кэтрин еще минуту пальцем удерживает надколотое место, будто боится, чтобы доза не вытекла обратно. Она уже опустила штанину. Левую ногу по прежднему держит на колене правой. Пока я прикуриваю сигарету из ее рук куда-то исчезают и пипетка, и пузырек с раствором. Кэтрин сидит и булавкой чистит на руках ногти. Потом она поднимает голову и смотрит на меня. ГЛАЗ У Кэтрин я уже не вижу. Глаз у нее нет. Они так глубоко запали в ее маленькую голову или вообще растворились в этой ее глазной темноте. Вместо глаз я гляжу в две черные пещеры. Тонкие бледные губы сомкнуты, а звуки песенки, которую начинает мурлыкать она, едва слышно, подобно ручейку, сочатся из глазниц. Теперь наступает очередь моя. Я встаю и направляюсь в туалет. У меня в кармане косяк. Туалет занят. Там парочка трахается. На улицу пыхтеть выходить стремно. Там полиция. Иду по коридору к задним дверям и выхожу во двор. Здесь штабелями стоят ящики, воляются коробки. На одном из таких ящиков сидит черный парень. Я отхожу в сторону и подкуриваю косяк. Густой дым своим духманом заставляет парня вздрогнуть. Он поднимает голову и глядит на меня. Я, затягиваясь, показываю негру большой палец.

- -Окей! – кивает он в ответ. Тогда я жестом предлагаю ему курнуть. Он согласно кивает, встает и подходит. Мы курим. Потом я возвращаюсь. Кэтрин меня ждет. Она взяла еще пива. Это для меня. Она знает, что мне нужно после покурки . Давит сушняк.

Как-то я позвонил Кэтрин и мы договорились встретиться в парке. Мы договорились смататься в мастерскую к Бэбсу гонсалесу. Бэбс художник и у него есть мастерская, где-то на Грант-стрит.

- Кэтрин позирует ему. И теперь она хочет, чтобы я посмотрелна новую картину с ее изображением.

- - Ты там голая? – спрашивая я Кэтрин, когда мы подходим к мастерской Бэбса.

- - только по-пояс. Только груди. Я сижу на ковре и ноги мои закутаны какой-то цветной тряпкой.

- За церковью мы свернули с Гранд-стрит в переулок. Подошли к старому каменному дома с облупленной штукатуркой по фасаду.

- -«Мебелированные комнаты и квартиры сдаются в наем»- прочитал я на стенде единственное объявление.

Пять ступеней вниз и мы в подвале. Входная рассохшаяся дверь не закрыта. Пахнет мочей и какой-то дохлятиной.

- Кошка душит крыс. – морщась от вони, говорит Кэтрин.

- -И что? – не понимаю Кэтрин я.

- -Она их душит, а не жрет. Растаскивает по углам. Там они и гниют. Мы пробираемся по совершенно темному помещению больше похожего на погреб. К преждним запахам присоединяется здесь запах сырости. Кэтрин идет уверенно. Чувствуется,что милашка здесь бывает часто. Я натыкаюсь ногой на какую-то твердую хрень. Кэтрин смеется и тут же в дальнем конце погреба отворяется дверь. Мы попадаем в столб упавшего на нас, света. В проеме отворившейся двери стоитБэбс.

- -Бэбс! – кричит Кэтрин, - Это я Кэтрин, Бэбс!

- Бэбс стоит монументально и неподвижно. Чувствуется, как он остро всматривается в подвальную темноту.

- - Кто с тобой? – спрашивает Бэбс.

- - Это Монтгомери Клифт. Я тебе про него рассказывала.

- -А!-вяло реагирует Бэбс и освобождает проход. Мы входим. Здесь тепло. В узком коридоре почти на потолке горит лампочка. Я вижу у правой стены газовую плиту с двумя зажжеными конфорками. Слева в углу горит прилепленная к кирпичной стене свеча. Над свечей большая до потолка картина.

- - Это Святая Мадлена, моя покровительница,- уловив мой взгляд, говорит за спиной Бэбс. Я оглядываюсь. Передо мною высокий сутулый в грязной и сильно потертой куртке стоит бородатый мужик.

- - Лет сорок.- прикидываю я.

- Под растегнутой курткой черный с высоким воротом свитер. Борода Бэбса частично утопает в этом вороте. Взгляд пустой, почти стеклянный. Кэтрин целует Бэбса в щеку и сразу проходит в комнату.

- - Святая Мадлена?- переспрашивая Бэбса снова гляжу на картину,- значит это не картина а икона?

- -Какая хрен разница? Икона или картина! Это воплощенная святость- это главное!

- Я начинаю понимать, как легко и послушно милашка Кэтрин должна раздеваться под ударами кувалдообразных слов и этим стеклянным взглядом. Я еще некоторое время, пока Бэбс мне втирает о святости,продолжаю разглядывать голую в лилово-красных пятнах эту самую Мадлен. Левое бедро чуть наехало на правое, тем самым перекрыв прямой доступ взгляда на самое «сладкое место». Это, пожалуй, единственно целомудренный жест во всей позе. Все остальное: взвихренные невидимым ветром волосы; торчащие двумя созревшими и готовыми, чтобы их сорвали, дынями-грудями; Вздутый похотливый живот; толстые ноги; тяжелая задница. Среди всего этого богатства едва замечается лицо. Лицо бледное. Глаза закрыты. Нос едва намечен. А вот рот! Рот Мадлены распахнут. Когда видешь этот рот, то понимаешь и почему она бедром укрывает свое «сладкое место», и весь замысел художника. Красная то ли рана, то ли язва, то ли яма- вот что этот рот! Это понимание отпускается на волю зрителя. И от понимания зритель начинает слышать то ли яростный вопль, то ли горячую молитву, то ликрик бешенного экстаза!

- - Ага!- слышу я из-за спины,- ты почувствовал это? Я вижу. Что ты поймал кайф! А? Какова? Вся дурь мигом из башки выноситься! – и Бэбс махнул куда-то неопределенно вверх и туда где оставалась улица, рукой, похожей на клешню.

- -Вот живет здесь в норе этот краб и таскает сюда всякую недоебанную рыбешку вроде Кэтрин,- мелькнуло в моей голове.

- -Интересно, а кто тебе позировал?- спросил я.

- -Как кто? – искренне удивился Бэбс,- она и позировала!

- - Кто? – не понял я.

- -Да, Мадлен!

- -Как это? Ведь ты сказал, Что она святая!

- -ну,да. Святая. И что же из того? Позвал, поставил на станок, потом трахнул. Ну, конечно, все это красно-лиловое я добавил . Для усиления образности. И рот такой придумал . А ведь эффектно получилось? Я видел как ты глядел!

- -Где вы там застряли?- Кэтрин нас звала и мы прошли в комнату. Коридор от комнатыотделяла фанерная перегородка. Окон небыло. Зато был высокий сводчатый потолок. Квадратное большое помещение больше подходившая для рыцарских пиршеств или для кабака чем для жилья. Когда мы вошли Бэбс щелкнул несколькими выключателями и от всех стен сразу и даже с потолка брызгнул нестерпимо яркий свет. В комнате кроме множество фанаребыла огромная кровать, разостланый желтый ковер, большая куча какого-то тряпья наваленная в угол, высокий шкаф без одной дверцы и три разноразмерных мольберта. По стенам висели картины, а на полу буквально везде волялись пустые бутылки. Обстановка мне понравилась.

- -Это жилище настоящего художника. – подумал я и пересталсердиться на Кэтрин. Мы сидели на ковре и пили вино прямо из горла. Точнее на ковре сидели мы с Бэбсом и пили из горла вино. Кэтрин сначала валялась на кровате. Потом она ширнулась и стала медитировать. Делала она это так:

- Кэтрин стала медленно, как лунатик двигаться между кроватью, между нами сидящими на ковре, среди мольбертов и в лаберинте разбросаных бутылок. Бэбс отключил почти все фанари. Потом Кэтрин стала подолгу застревать то у одной, то перед другой картиной. Прихлебывая из своей бутылки, она вдруг начинала совершать раскачивающиеся движения. Ее худенькое тело теперь было похоже на шарнирный конструктор. Ноги в коленных суставах изламывались острыми углами; бедра с задницей неудержимо пульсировали; торсбудто ствол дерева гнулся под руками невидимого великана; а рукипревратились в дух извивающихся змей. Голова, Кэтрин, будто плохо пришитая голова тряпичной куклы болталас,, готовая в любую минуту оторваться и, вслед за растрепанными волосами, улететь. А вот волосы Кэтрин- точнее то, что она сейчас с ними вытворяла- это мне напомнило волосы «святой Модлен» из коридора. Вихрь, буря и ураган- вот, что являли собой ее возмущенные волосы!. Тогда Бэбс подскакивал к той картине перед которой зависала Кэтрин. Он несколько минут молча напряженно смотрел то на Кэтрин, то на картину, а потом вдруг начиналдлинно, нараспев дикломировать:

- Слышу, каждый день слышу,

- Как на улице вякают вульгарные голуби

- Я вижу, как на ветвях качаются печальные соловьи

- О, моя бедная, мама!

- Слышишь ли ты меня?

- Серая пелена опустилась на город.

- Сквозь пелену я вижу величественные горы!

- Скалистые красные горы

- они поднимаются на западе

- Они видны из любой части города.

- О, моя бедная мама!

- слышишь ли ты меня?

- Из бумаги и клея сделаны эти горы.

- папье-маше за девятнадцать центов.

- вВселенная целиком спятила!

- Я дитя радуги, слышишь,мама!

- Я несу источник своих мук в терзаниях

- Это агония!

- Слышишь ли ты меня?

- Моя бедная мама!

Черт, возьми, но это были великолепные импровизации! Потом Кэтрин захотела танцевать и мы втроем отправились в клуб.

По дороге Бэбсу взбрело на ум зацепить с собойНорму. Эта Норма была его лучшей натурщицей.

- У нее вот такая задница! – и Бэбс разводил руки и делал неимоверно внушительный жест.

- - Тебе, Кливт, известна моя теория «центрального узла»?

- - Нет.- отвечал я.

- - Ну, так слушай. ведь что главное ддля художника в его натуре? Главное это задница! Это промежуточный объем между ногами и головой; между низом и верхом. Это и есть центральный узел! Просекаешь? От его размера и формы выстраивается все остальное человеческое тело. Из задницы ростет спина; определенным образом натягиваются мышцы;строится позвоночник, осанка, линия плеч, торс, шея и голова. А вниз ростут длинные кости. Кости обтягиваются мышцами, сосудами, жиром и кожей. И это уже ноги!

- Бэбс продолжал рассуждать, когда мы с шестой улицы свернули под арку.

- - Ждите меня здесь. Я заберу Норму и мы двинимся дальше! –скомандывал Бэбс. У Кэтрин начинался отходняк. Ей срочно требовалось вмазаться. Мы огляделись. Это было что-то вроде заднего двора какого-то суппер-маркета. Пластиковые контейнера, штабеля пустых коробок и все та же помойная вонь. В дальнем углу разгружалась фура. Несколько черных парней резво таскали из нее яркие желтые коробки. Прямо за нашими спинами стоял ржавый кузов старого поккарда.

-Я пойду туда. –сказала Кэтрин,- постой на стреме. Я достал сигарету и закурил. Прошло две минуты. Бэбса небыло. Вернулась порозовевшая Кэтрин.

- Сигарету хочешь?- предложил я.

- - Хочу, но не сигарету.

- -Да? А что же?

- -Угадай с одного раза!

- Я еще раз оценивающе огляделся.

- - Что, прямо здесь?

- - ты что дурак? Конечно же нет. Пойдем за это ржавое железо. Там есть уютное местечко. А?

- - А если вернется Бэбс? А нас нет.

- - Мы его увидим. Пошли.

- И вот там, за грудой железа в щели у кирпичной стены я впервые почувствовал свое бессилие. Что только не делала с моим членом Кэтрин! Я стал нервничать, покрылся потом, а мой парень предательски скукожился до размеров грустного наперстка. Бэбс все не появлялся.

- - Извини, Кэтрин,- сказал я,- мне что-то сейчас не хочется. Давай отложим на ночь?

- Мы снова выбрались на пяточек, где нас оставил бэбс.

- - Где этот старый козел?- стала кричать Кэтрин, он там наверное трахает свою Норму, а про нас забыл! Бэбс! Бэбс!- дважды крикнула куда-то неопределенно вверх Кэтрин.

- Прошло еще минут пять и в четвертом этаже открылось окно. Из окна высунулась по-пояс голая волосатая фигура Бэбса.

- -ну чего орете, черти?Сейчас идем.

- И фигура исчезла, а окно затворилось.

- -Ну, что я тебе говорила?-упирала руки в бока Кэтрин. Еще минут через десять Бэбс смаленькой блондинкой вышли из подъезда.

- -Кобель!- прошипела Кэтрин. Я рассматривал подружку Бэбса и примерял его теорию «больших задниц» к этой маленькой аккуратной блондинке. Унормы , действительно, задница была самым выдающимся местом.

- Наша компания шумно двигалась по тратуарам в сторону «Белого Лебедя». Кэтрин шла чуть впереди и приставала буквально ко всем немногочисленым в этот час, прохожим. Пританцовывая, она улыбалась людям; она пела людям свои колыбельные песенки; онажелала людям быть счастливыми и тут же показывала, как это нужно делать. Кэтрин и меня когда-то научила, как быть счастливым.

- -Делай это так!- и Кэтрин, продолжая пританцовывать, начинала чуть заметно будто, что-то невидимое, пинать своими шузами.

- Бэбс же, как только он с Нормой вышли из подъезда, сразу, будто небыло перерыва, стал продолжать развивать теорию «центрального узла».

- - Погляди, Монтгомери,- кричал мне Бэбс,- у Нормы все миниатюрно, аккуратно и изящно. Все, кроме жопы! Чем ближе к заднице, тем «изящество» убывает!- И Бэбс обоими руками сразу снизу и сверху тут же стал обмерять норму. Норма не противилась. Она, вообще, под Бэбсом выглядила уютной ручной маленькой куколкой. Бэбс властно и по хозяйски вертел своей игрушкой.

- - вот погляди, Клифт, устанавливая Норму на скамейку, продолжал Бэбс,- погляди что я с ней сделаю?

- И Бэбс, тут же, начинал гнуть тело Нормы. И тело становилось пластилиновым. Туловище вытягивалось вперед и оканчиваясь остренькими руками, упиралось в рядом стоящий ствол дерева. При этом ноги чуть отъезжали назад, сохраняя при этом прямую линию.

- -Линия! Прямая линия!- кричал, суетящийся под Нормой,Бэбс,- в коленях держи прямую линию! Слышишь, норма? Потом мы снова продолжали идти. А, у очередного поваленного мусорного контейнера, Бэбс опять заставлял норму залазить на эту грязную ржавую железякуи принимать самые разные позы. Пока мы дотащились до кабака, я окончательно уверовал в теорию Бэбса. Геометрическим знаком женщины был ромб.узкий верх и низ. При этом очень широкая середина. Ну а середина это «Таз» «Таз», подобно сосуду в который все сливается и из которого буквально все истекает. Вся эстетика Бэбса выстраивалась поэтому на соотношениях «Таза»; «Верха»; и «Низа».

- Когда мы входили в бар, бэбс договорился до того, что уже хотел, задрав предварительно юбку, установить норму на двух сдвинутых столах, в самом центре танцзалла. Реакцию нормы на такое предложение Бэбса я не успел просечь, так как мы спустились в почти темное полуподвальное пространство кабака.

- Здесь было уже тесно. Бэбс куда-то тут же исчез с Нормой, а мы с Кэтрин забрались в самый угол. Кэтрин всегда любила углы. Я же хотел напиться. То, что произошло во дворе со мною - я чувствовал это не случайность. Я соврал Кэтрин, сказав ей. Что не хочу. Я ведь очень хотел ее. Хотел, и не мог. Я раньше слышал, что моя болезнь имеет такие проявления. Но я не думал, что это возможно со мною! Мне казалось, что мое состояние стабилизировалось и даже улучшается. И это несмотря на лысый череп и гнилые кровоточащие десна! Мне же всего только двадцать три года! И что же? Я импотент?

- Больше думать не хотелось. Хотелось напиться. Кэтрин в этот вечер пила много тоже. У нее кончилась кислота. Мы пили, танцевали и снова пили. Где-то мелькал Бэбс с Нормой. Потом мне показалось, что Бэбс танцует уже не с нормой, а с какой-то другой блондинкой. Потом, черт знаетот куда, появился перед нашим столиком Карло. Он нарисовался из тумана сигаретного дыма, из шума криков и тяжелого электрического саунда. Карло мой друг. Он былпервым с кем я познакомился, когда приехал поступать в университет. Карло учился курсом старше и стал моим Вергилием в Нью-йорке. Он ошивался по всем ночным барам и это действительно было чудом увидеть его здесь и сейчас. Подсев к нам он сразу же стал излагать свое дело. Карло всегда был полон делами. Теперь его занимал план поездки на юг.

- -Мексика! Благославенная Мексика!- размахивал руками Карло,- на следующей недели я заберум из ремонта фордик и мы поедем!

- Карло так все говорил, буд-то мы уже давно обо всем сговорились и теперь дело оставалось за малым: забрать из ремонта старый его фордик!Кэтрин именно так и думала. Я же, удивлялся самому себе. Мне нравилась идея Карло. Мне казалось, что я о чем-то таком уже и сам мечтал.

- -Надо, надо бежать, бежать из этого вонючего Нью-йорка, из этой Америки хоть на край света, но бежать! Новые впечатления, новая жизнь! Я снова обрету силы, ведь мне двадцать три года и мне очень хочется жить!

- А Карло продолжал:

-Вот ты знаешь,Клифт, что 2 фунта(около одного килограмма) марихуаны, например, в Мексике стоит примерно $35. Границу перекатили и цена возрастает. Те же 2 фунта уже можно продать от $150 до $200. Там мы ее развешиваем

на 34 унции и цена скачет, резвым жеребчиком,дальше. уже цена наша за 15-25 долларов унция, или 510-850 долларов за все те же 2 фунта. Улавливаешь? Ну а дальше, как в сказке. Цена продолжает скакать жеребчиком от города к городу, от кампуса к кампусу, от Побережья к Побережью. В Калифорнии “травка” обычно дешевле, чем на Востоке страны. Просекай теперь размер нашей прибыли, когда мы привезем все это в Нью-йорк – мексиканские два фунта за 35 долларов забивается в “косяки”, , которые продаются на углу улицы уже по доллару за штуку!

Карло выполил это и так же резко замолчал.

-Тише, Клифт!- и Карло сделалзапрещающий жест.

Музыка стихла, и В залле стал постепенно стихать шум.

-Пошли! Скорее пошли! – подскачил Карло и потянул меня и Кэтрин за собой. Мы очутились у сцены. Музыкантов небыло. К открытому фано вели слепого человека.

-Это Ширринг.- шептал Карло.

- Какой Ширринг?- спросила Кэтрин.

- - Стив Ширринг самый классный блюз-мэн во всем Нью-йорке! Сейчас услышите.

- Ширринг был в черных джинсах и в таком же черном свитре. Он поудобней уселся чуть поерзав задом на круглом без спинки стуле. Я заметил какие были у него большими руки. На фоне его черной одежды, на фоне черного инструмента и всего полумрака бара эти большие руки и белые клавиши, как знаки другой жизни – обещали что сейчас сбудуться самые невероятные мечты. Я именно так это и подумал, когда увидел эти руки положенные на клавиши. Потом Ширринг стал играть. Его пальцы сперва вяло перебирали клавиши. Они, как бы, ощупывали их костяную крепкость и те звуки, которые способны были извлечь. Сам Ширринг был неподвижен и казался спящим. Но вот он стал едва заметно раскачиваться, а его руки растопыренными клешнями напряженно нависли сразу над всей белозубой клавиатурой. На сцене появились барабанщик и басист. Руки Ширринга после короткой паузы вздрогнули и буквально обрушились на сразу все клавиши! И потек извилистый, местами рваный, то взмывающий волной, то стихающий до журчания ручейка- волшебный ритм-блюз.

- Кэтрин подхватила меня и Карло и потащила нас танцевать. Мы, положив друг другу руки на плечи,стали медленно кружиться в непонятном полупьяном танце

-Возмите меня. –прошептала Кэтрин

-Ну, конечно!- тут же немедля, отриагировал Карло. У него все былобыстро и немедленно. Мне даже показалось, что когда он нам излагал эту арифметику, то уже ощущал долларовую тяжесть в своем кармане.

-нас пока с Клифтом Четверо. Ты будешь пятой. Ведь ты подруга Клифта. Да и нам будет веселее.

-Питэр и Блэкс это два оторванные хипстера, - без перехода стал рассказывать про двух других парней, Карло,- они отличные парни Питэр отлично водит машину и может стащить с любого прилавка хоть самого черта. У Блэкса есть выходы на черные кварталы гарлема. Там наши сигаретки хорошо пойдут. Мы с тобой, Кливт, сможем толкать товар в университете. Чувствуешь, как все схвачено?

Признаться я чувствовал лишь то что сильно пьян и что пора уже валить хоть куда!

Ночью все повторилось. Точнее ничего я не смог. Слава Богу, Кэтрин была сильно пьяна и быстро заснула. Я хотел заснув, завтра проснуться человеком, которое все произошедшее сегодня показалось бы привидившемся во сне кашмаром.

На утро у меняуже сомнений небыло

- Я болен и болезнь моя прогрессирует.

- О своих страхах я рассказал Кэтрин.

С того вечера, как мы побывали в»Белом Лебеде» прошло почти два месяца. Через неделю рождество, а завтра мой день рождение. Мне бабахнет двадцать четыре. Я часто здесь вспоминаю Стива Ширринга- слепого пианиста. Особенно его большие, как клешни кисти рук. У Бэбса тоже кисти рук, как клешни. Такие руки это признак творческого человека. Это я где-то читал. Я рассматриваю свои руки. Ничего особенного. Короткие тонкие пальцы, маленькие подвижные суставы. Да еще эт, чертова дрожь, появилась. А вот ростительности на руках – этого хватает. Даже с излишком. Руки длинные и волосатые, как у гарилы. не уверен,- являются ли длинные и лохматые руки признаком творческой потенции? Итак, завтра мой день рождения; через неделю рождество; и уже пошла пятаянеделя, как я нахожусь в этой клинике. Это хорошая клиника. Она является частью военного госпеталя, хотя и находится на несколько миль в стороне. Это даже и лучше. Ну, во-первых, в самом госпетале находятся тяжелые больные, а во-вторых, отсюда можно при желании, легко сбежать. Случилось со мной это дней через пять после той вечеринки в «Белом Лебеди». Конечно, и раньше я чувствовал, как, особенно, после ночи отекают ноги. И по-долгу последнее время, мне было тяжело ходить. Но все как- то обходилось. А в то утро с кровати подняться не смог. Лежу, а ног собственных не чувствую. Будто их кто у меня за ночь отгрыз. То хоть раньше болели. А тут гляжу на них. Вот мои ноги- белые и такие же, как руки- волосатые. И лежат они рядом со мною, как двеколоды. Я щупаю их, как бы щупал два бревна. Есть ощущение поверхности, но нет ощущения, что это мои ноги. Я совершенно их не чувствовал. Не стану здесь писать, что я пережил и, что пронеслось в моей башке за те несколько часов, пока я с этими колодами барахтался. СлаваБогу у меня с Кэтрин была на четыре часа забита стрелка. Думаю- будетждать, не дождется и сообразит зайти? Сообразила, пришла, увидела и сразу побежала за врачом. Пришел врач, осмотрел и по телефону от консьержа вызвал карету скорой помощи. И отвезли меня сюда. Тут меня всякими уколами да массажами вроде на ноги поставили. Ноги стал чувствовать и с кровати сам сползаю. Даже сам на ноги встаю. А вот ходить пока не могу. Ноги ватные держать не хотят. Но с костылями ничего. До сартира или в процедурную могу. Мой доктор мистер Кораджич говорит если буду соблюдать режим, то и на ноги встану и болезнь мою можно будет как-то там купировать. У меня начался процесс атрофии тканей. Это значит что и кости, и мышцы , и все остальное- никуда не девается- т. е. Не гниет, не усыхает и не пухнет. Но может произойти изменения. Это так называемая мутация- следствия большой дозы облучения. Но мистер Кораджич говорит что мне очень повезло так как я попал к ним на сравнительно ранней стадии болезни. И поэтому мне как воздух необходим режим, только режим и еще раз режим Мистер Кораджич так три раза повторил слово «режим».Что это значит? 8.00- подъем; 22.00 отбой. А в этом промежутке- нас три раза кормят; мы ходим на процедуры, делаем гимнастику,гуляем;и никаких сигарет, алкаголя и женщин.

Первые дней десять я как-то об этом не задумывался. А потом началось. Я сначала понять не мог что это? Что меня начинает давить? Вроде и на ноги меня поставили, и уход приличный и мистер Кораджич каждый раз по плечу хлопает: мол ничего держись, парень! Все у тебя будет окей! А вот приехала в один из первых разов ко мне Кэтрин и я почувствовал, что она пришла ко мне из другого мира. Здесь все другое, и она другая. Свидание полчаса в белом залле. Вдоль стены стоят стулья. Приходят люди садяться на эти стулья и начинают общаться. Так и мы с Кэтрин. Пришли, сели. Чувствую разговор не клеется. И Кэтрин какая-то напряженная,.

-Что с тобою?- спрашиваю.

-Давай отсюда уйдем- просит Кэтрин.

Но куда? Я и сам чувствую, что здесь не уютно. Но понять, почему не могу. А она мне глазами указывает. Я гляжуи понимаю в чем тут дело! Мы все тут под прицелом дежурной сестры. Ее стол стоит напротив наших стульев. Мы все у нее как на ладоне. Дежурная, хотя и делает вид, что читает книжку, но ясно, что сюда она посажена не книжку читать. И потом шныряют санитары. То они пол подметают, то они этот же пол моют, то мусорные корзины чистят, то зановески на окнах поправляют. А то просто и внаглую стоят и разглядывают нас.

- пойдем отсюда.- жалобно скулит Кэтрин,- я очень соскучилась… хочу тебя!

- И стало мне там же так ясно. Ясно, что никуда мы отсюда с моей Кэтрин не можем уйти. Только здесь под наблюдением дежурной сестры и санитаров нам разрешено общаться. И это тоже режим!

- И вот с тех пор постепенно стал меня этот режим напрягать. И не то чтобы я безумно хотел трахаться, курить или бухнуть. Впрочем, курить хотелось сильно. Бухнуть иногда хотелось так же. Трахаться совсем не хотелось. Но дело было не в этом. Запрет, надзор и контроль создавали в моей душе это напряжение.

- Из Тихаса приезжала мама. Она рассказывала про их ранчо, про мою сестру Лизи и еще много всякой дряни. Я же видел в ее глазах страх и чувствовал, что она больше никогда сюда не приедет. Мама пробыла у меня два дня. Перед отъездом она встречалась с мистером Кораджичем. Я не знаю о чем они говорили. Ко мне она пришла с красными глазами.

- -Мама,- попросил я,- расскажи мне про отца.

- Меня интересовало как он погиб и вообще, зачем ушел на войну?

- Я читал в одном рассказе, что на войне погибали только самые храбрые.

Другие солдаты были тоже храбрыми. Но погибали самые, самые. Зачем он поехал за океан воевать с немцами?Англичанеи русские воевали с немцами. Итальянцы и японцы воевали за немцев. Мой папа поехал убивать или умиреть?

Мама ничего не смогла мне рассказать.

-Глупый он был какой-то. Все куда-то норовил сорваться, все о чем-то мечтал… и вообще, психом был твой папа!- из какого-то далекого раздрожения прозвучал голос мамы на мой вопрос. Я ничего недобившись от нее в отчаянии спросил:

-Ну, скажи, какой все таки он был?

И получил этот ответ: «…глупый… псих».

Мама уехала на вечернем автобусе. Я долго стоял у окна. Уже давно осела дорожная пыль, поднятая уехавшим автобусом.

-Далекий путь у моей мамы,- размышлял я,-а в Тихассе тихое ранчо, коровы свиньи, фермер муж, десяток черных работников и сестра Лизи толстенькая розовощекая хохотушка, совсем не похожая на меня.

Мама оставила адрес, просила обязательно писать и после выздоровления обязательно приехать к ним.

-Почему отец уехал умирать?- продолжал думать я,- Может ему не улыбалась, например, перспектива ранчо, свиней и черных работников?

Ответа у меня небыло. Но я знал и знал уже твердо, что гостить к свиньям и коровам я не поеду. Я вытащил из заднего кормана джинс бумажку с адресом, смял ее и бросил в корзину для мусора.

Завтра мой день рождения. Завтра приедет Кэтрин. И на завтра мы наметили мой побег, потому, что, док Кораджич со своей армией полачей хотят кострировать мои мозги. «Тряпичная кукла»- вот, что они хотят здесь из меня сделать. За это они мне подарят, может быть, еще несколько лет жизни . Не хочу! Не хочу! Не хочу!

На этом я заканчиваю писать. А написал я это, потому, что об этом просила меня Кэтрин; потому, что хоть мои руки не клешни, но все же они волосатые и длинные, как у гарилы;потому, что в этой клинике я только это и мог делать; и потому, что мне просто этого очень захотелось.

Ведь все очень просто!Человек должен делать только то, что ему нравится, и то, что он очень хочет делать. Тот Парень, что завалил в Африке носорога был прав, когда учил Кэтрин: «Кайф- вот смысл жизни!»

Разменять жизнь, как дарованный тебе золотой, на множество медяков и цыдить ее медленно выростая, например, из торговца пипеток до главноо мененжера или даже хозяинакрупного пипеточного заводика- вот какую формулу счастья предлогает мне моя Америка! Я отказываюсь от такого подарка. Счастье что это? Я не смогу вразумительно ответить. Но я знаю точно, что это не вялотекущее прозибание с гимароем, банковским счетом, подагрой и всякой другой старческой хренью. Поэтому я знаю чего я хочу!

Я хочу свой день рождения встретить со своими друзьями. Где угодно, только не здесь- в этой стирильной клинике. Я хочу придти со своими друзьями в «Белый Лебедь»; я хочу заказать много выпивки, сигареты и закуску; я хочу, чтобывышел на сцену слепой Стив ; и я хочу чтобы в мой день для всех нас звучал по всему Нью-Йорку вечный блюз! Мы здорово проведем время!Где-нибудь на заднем дворе «Белого Лебедя» мы усядемся на тих деревянных ящиках,откроем бутылки с пивом, закурим и я скажу:

- Привет, вам: Карло и Кэтрин, Бэбс гонсалес, Норма и Чарли Паркер, привет и вам, ребята из группы Grateful Dead, и тебе Святая Мадлена, и тебе Стив Ширринг, Уилл Диксон и Чабби Джексон.

Послесловие

Меня зовут Кэтрин Сьюзен Ригла. Думаю, я имею право на эту запись. Ведь это я попросила Мэда Написать про нас всех. Мэдд Это сделал и сделал хорошо. Во всяком случае, это лучше, чем тот портрет, который написал с меня бэбс.

Мэд Умер 16 января в клинике. У него перестали двигаться ноги, перестали работать руки… потом Мэд Ослеп.

Рукопись Мэд Передал мне в свой день рождения, а Карло организовал этот побег. Мы условились, что Карло на машине будет ждать в условленном месте. Им, там, разрешено дважды в день выходить на прогулку. В дальнем конце больничного парка в заборе есть пролом. Я помогла Мэду перелезть. И потом нас подхватил Карло. Вот и все. Мы были снова вместе и нам было хорошо. Сначала мы заехали к Мэду На квартиру. Мэд Помылся и переоделся. Потом мы поехали в «Белый Лебедь» отмечать его день рождение. Вечеринка была славной. Мэд Ждал когда на сцену выйдет Стив. Но стива в этот вечер небыло. Уходить домой Мэд Не захотел. Мы долго сидели в лебеди. Потом Карло повез всех кататься по ночному Нью-Йорку. Днем на следующий день в лебеде играл Стив. Мэд Был счастлив! Мы даже немного потанцевали. Снова наша жизнь закружилась как пррежде. Всю неделю мы были с Мэдом вместе. Куда мы только не ездили! Наверное объехали весь Нью-Йорк! Договорились с Карло, что в январе рванем в МЕксику. Мэд много рассказывал про отца.

- жаль, что он не встретился с Максом,- как-то сказал Мэд.

- -Почему?- не поняла я

- -Они бы могли вместе в Африке поохотиться на носорогов.

- Мэд, Когда это говорил был очень смешным. Я смеялась.

- -Тогда и у меня был бы такой же ремень.- добавил Мэд.

- Я не очень понимала что он имеет ввиду. Но Мэд, я это чувствовала, Говорил все это серьезно.

- - Возьми мой ремень.- предложила я.

- - нет. Пусть ремень крепче поддерживает твои штанишки. Иначе ты попадешь на крючок к Бэбсу.

- После Рождества, Мэду Стало очень плохо. Карло его отвез в клинику. ОН уже не стоял сам на ногах, и пришлось мне звать санитаров с носилками. А, когда они пришли, Мэд Открыл глаза и сказал:

- -Кэтрин, а ведь это они подглядывали тогда за нами.

- И тогда Карло взвалил Мэда На плечо и оттащил в палату.

- В последние дни Мэд часто Просил включить радио. Радио в палате у них небыло, а вести в комнату дневного отдыха мистер Караджич настрого запретил.

- - «Следы на песке»- были последние слова Мэда.

- Я тогда не очень поняла о чем он говорил? Он просто повторял «Следы на песке, следы на песке, следы на песке»

- На следующй день Мэда Нестало.

Я вечером открыла текст Мэда. Стала читать. Там, в самом начале, я нашла ответ:

«… Теперь я знаю как хочу умиреть! Пусть я умру,когда будет звучать гитара Великолепного Чарли!… Это Чарли Паркер и его «Следы на песке».

- Та, та, тра-а-ата-та…И гитару здесь Чарли рвать не будет.! Я не знаю, как это он делает? Даже если он не будет петь, за него споет гитара. Кажется, что он лишь только с ленцой касается струн, и дает своей старушке самой рождать эту песню: