Грехопадение Леши Кааца.

 

 

\«Тело – в баню,

Душу – в храм.

А куда пойду я сам?»

(из ранних дневников А. Кааца)

 

1

 

По улице Шаболовская среди других пешеходов мимо красивой в вечернем освещении Шуховской башни, шли два мужчины. Был субботний вечер конца февраля 2009 г. Одним из этих мужчин был я, а другим был Леша Каац. Мы направлялись в ресторанчик «Пилигрим». Сегодня там всобирались выпускники педогогического университета 1991 года. Первый такой сбор был в 2001 году на десятилетие выпуска. Именно тогда нас всех каким-то образом розыскала наш бывший комсорг Наташка Налимова. На тот сбор я не пошел. Сослался на работу и на то что  в Москве меня не будет. На самом деле я тогда был в Москве и никакая работа меня не держала. Я вообще, тогда лишился работы и в дабавок разводился с женой. А за эти десять лет  наши девочки нарожали детей, мальчишки делали карьеру. Разве я мог явиться на встречу с двумя залысинами, потерявшим работу и, главное, прибывающим в глубоком писсимизме?

 

 А если еще вспомнить тот далекий 1991 год, - год нашего выпуска, чтобы понять  почему мы вчерашние студенты,как хлебные крошки с лодошки были сдуты налетевшим ветерком. А ветерок был и шальной и хмельной, да и дул сразу во все стороны. Вот и полетели студентики, как крошки-горошки кто куда. Я было сунулся в школу… потом в другую. Потом торговал в переходе ночными сорочками и китайскими пуховиками. Сорочки были все девяностого размера и было не ясно как мне удавалось эти безразмерные мешки впаривать и дюймовочкам и мордатым бабищам. Из пуховиков лезло самое заурядное куриное перо, но казалось, что всего этого никто не замечал. Все что -то продавали,чтобы только купить и покупали, чтобы продать. В промежутке хмельного угара я успел пожить в одном мужском монастыре и  потом перед холодами жениться. С удовольствием играл пять лет в народном театре и нигде не работал. Брак наш был похож на плохую пьесу, которую к тому же пытаются сыграть плохие актеры. Было много жестов, громких заявлений, билась посуда . Было все, кроме чувства. Расставание с Полиной как раз пришлось на первый институтский юбилей. Разве я мог тогда приехать к тем  с кем десять лет назад стартанул в неизвестность?

А Леша Каац приехал. И потом Леша приехал ко мне. И вот после десяти лет мы с Лешой вновь, как и в студенчество, стали дружить. К тому же со студенчества  сохранились наши маленькие мужские пристрастия. Леша, еще на первом курсе  сформулировал алгоритм мужского счастья «три Б»: баня, библиотека и бабы. Я, в целом, был с этим согласен. Библиотека теперь сконцентрировалась на парочке хороших книг, бабы мерцали то женами, то теми кто ими желал стать. Слава Богу, что желания с возростом становились менее импульсивными, и само собой приходило понимание, Что не всякая кто после вечеринки оказывается в твоей постеле, ждет предложения продолжить все это еще лет на пять.

 Леша Каац женился чуть ли не на другой день после получения диплома. Его женой стала молдаванка Тамила Чавдар. О Тамила! О Чавдар!

- Чавдариха! Среди студентов  так звали эту длинноногую широкозадую при этом с осиной талией и торчащими сиськами телку. Тамилка была классической телкой или самкой – это уж кому как нравиться называть. ЕЕ животная, до-ньютоновская физика отшибала напрочь мозги и звала да еще с такой силой, что сам себя начинал чувствовать хищником, которому хотелось  грызть, рвать и глотать!Наши  взгляды, ощупав с ног до макушки всю ее стать, чаще всего застревали на шее. На шее, под кругленьким подбородком жила родинка, очень похожая на спрятавшуюся божию коровку. От прямых ключиц веточками росли вверх две жилки. Две розово-синенькие жилки трепетно пульсировали. Когда Чавдариха, запрокинув голову, хохотала, то, казалось, что божия коровка едва удерживается на пульсирующей веточке и вот вот улетит.  Этот брак для всех знавших Тамилу и Лешу был неожиданностью. Они рядом смотрелись, как небесная птица и откормленное, красивое животное. Леша был типичным ботаником только без очков и влюбленным в русскую баню и в женский пол. Впрочем, вторая влюбленность Леши, как мне тогда казалось, была по приимуществу теоритической. Еще на первом курсе Леша сформулировал теорему «триады наслождения», а Тамила ,видимо, стала воплощением одной из трех частей этой триады: Баня, библиотека, бабы. Расчет Леши был точен. Без стадии цветочно-вздыхательных ухаживаний,  Леша в нужный момент прицелился и взял ее всю и сразу. Как-бы там нибыло, но была свадьба на которой мы, вчерашние студенты, славно попьянствовали. Тамила родила Леше такую же и длинноногую дочь. Даже архаичная еврейская скорбь в глазах ребенка, не примирилаСофью Марковну  с выбором сына.

-Твое блятство,- сокрушалась Софья Марковна, - это твои проблемы. Сам будешь разбираться за них с Богом! А Наташеньку чтобы забрал у этой молдаванки!

Да, именно так –молдованка и без всякого имени три года Тамилу звала Софья Марковна.

Ребенка тамила после развода не отдала. Она собрала чемоданчик и тихо из трехкомнатной квартиры на таганке, уехала в своюдалекую и почти нереальную Чадыр Лунгу.

-Шатры над рекой!- вздыхал Леша.

-Какие шатры:- не понимал я.

-Так переводиться названия ее молдавского города. Красиво! Правда?

Третьим элементом  мужских радостей оставалась баня. Самая простая русская баня – с березовыми вениками, шаячками, чайком в термасе,  массажиками и стограмульками после. И я окончательно согласился с Лешей, что хорошая книга, женщина и банный пар - это модули составляющие счастье мужчины. Мы, как и десять лет назад стали ходить в старые добрые донские бани. Шли годы, менялось все и очень быстро в окружающем мире, а железная чушка все так же продолжала лежать в печи и радовать глаз своим малиновым расколенным телом. Из черпочка по немножку набрасывался кипяточек на раскаленную чушку. Чушкав ответ фыркала, и пространство наполнялась благословенным паром. Казалось, что само неумолимое время отдыхает здесь. Все очень просто. Раз в недельку, по понедельникам, мы поднимались на восемь ступенек над уровнем всемосковской суеты на крылечко Донских бань. А через четыре часа вновь спускались на все тот же московский асфальт. Но какими! Совершалось чудо преображения. Мы реально молодели лет на десять-пятнадцать. Легкость была почти младенческой! А за плечами чувствовались уже отростающие крылышки!

-Это литургия тела! – восклицал Леша Каац, - православие это литургия духа, а баня литургия тела!

Литургия тела! Литургия духа! – бубнил я, недовольный вечным лехиным умствованием -Все это сильно попахивает»жидовствующим рационализмом».

-Как? Жидовствующий рационализм? – вскидывался  как-то вдруг, бровями, головой и грудью Леша Каац. Его худые руки,  вслед за все той же головой с бровями и грудной клеткой, смешно дергались как-то вверх и чуть набок отчегоон весь становился похожим на вздрогнувшую птицу.

- Это так выражался философ Ильин. – спешил успокоить друга я.

- Выражался философ… Какое мне дело как он там выражался? И, собственно, что он имел в виду?

Честно говоря, я и сам не знал, что имел в виду философ Ильин, ибо я эту фразу вычитал в какой-то худенькой журнальной статейке. Из всей статейки только эту фразу и запомнила моя память.

- Это что-то вроде того, как «разделяй то есть размышляй и властвуй». – уверенно ответил я.

- Не понимаю! – начинал злиться Леша.

Я был доволен уже тем, что лешин несокрушимый интеллект начинал мондражировать и поэтому спешил заключить  мировую.

-Это развитие темы соборности и целостности духа и материи.- примирительно говорил я, -Русь понимают лишь евреи! – цитируя забытого поэта, хлопал Леху по плечу.

Леха то ли еще раз вздрагивал, то ли продолжая злиться как-бы махал на  меня рукой.

- Да, мы понимаем, а вот нас не понимают!

Я внутренне хихикал и едва сдерживался, чтобы еще разок не поддеть друга.

Вот такой был этот Леша Каац.

 

2

Мы пришли в ресторан, видимо, рано. В полусумрачном квадратном зале овалом были выстроены столы. Столы были устланы белыми с голубым отливам скатертями. Стулья с высокими спинками надежным частоколом  охраняли это крахмальное пространство. А само пространство было деловито сервировано тарелочками, разнообразными ножечками, вилочками и разноовеликими бокалами, фужерами и рюмками. Следующим эшелоном шли бутылки, разделенные живописными блюдами студней, заливных и всякой холодной закусью. ПРиземисто  расцветали хрустальные вазы в просторах которых вспухали с несомненной нежностью салаты. Было тихо и никого небыло. Даже официанты куда-то подевались.

Что за хрень! Где народ? –осматривая пустой зал и тут же рассматривая стрелки наручных часов,задал в эту пустоту вопрос  Леша.

-Пол пятого. –ответил я.

Из за партьеры выскользнул человек во фраке.

- К вашим услугам, господа. – сказал человек.

- А где народ? – спросил я.

- Вы на банкет. Пожалуста пройдите в бар. Там вы сможете подождать. Начало назначено на семнадцать часов.

Мы прошли к стойке бара.

-Вот смотри,- ворчал Леха, усаживаясь на  стул, как птица в гнездо, - есть разница между семнадцатью и пятью часами вечера?

-А какая разница? Пять часов вечера это пять часов вечера хоть назови их семнадцатью часами. – ответил я.

- Это потому что ты нормальный человек. Поэтому для тебя разницы нет. А для этого холуя разница есть.

-Почему ты так думаешь?

-Потому что онхоть и во фраке, а все равно чиновник. Мелкий чиновник во фраке. Это его служба и время для него не пять вечера а семнадцать часов.

-Не ворчи. Давай лучше что-нибудь выпьем. Чего так сидеть?

- Если водку начнем пить, то раньше времени скопытимся, - стал рассуждать Леха, - от пива будет розить… Давай по соточке коньяка.

-Давай. Мы с Лехой приняли уже по двести, когда вдруг стал подгребать народ. И  тут же выкатилис фрачными солдатиками молчаливые официанты. Они выстроились вдоль бархатной стены и в своей очередности подходили к вновь прибывавшим.

- Интересно, -рассматривая входящих,говорил Леха, - как ты думаешь, впишимся ли мы в этот пейзаж с натурмортом?

 Я пожерал глазами узнавая и неузнавая, тех с которыми был когда-то почти двадцать лет назад молодым.

- Это самое страшное! – сочувственно кивал своей рюмке, Леха,- смотри, смотри, смотри во что мы превращаемся. Это всегда лучше да и безопаснее видно на других, чем на себе.

Мы сидели в левом дальнем от входа темном углу большого зала. Мы хорошо видели всех кто входил. Каждый входящий на короткую паузу останавливался. Подлетал черный фрак.

-Грачи. – комментировал Леха.

Подлетевший фрачный грач с легким чуть обозначеном поклоном провожал пришедшего.

-Петров, Юбкина с мужем, Трюфелев,- помнишь Женьку Трюфелева? – называл входящих и тут же спрашивал меня Леха.

Разве я мог сейчас знать помню я кого-тоили нет. Ведь это было жуткая игра в узнавание, тем более что я сам еще оставался неизвестным.

-А как они все собируться, то мы как два черта из табакерки выпрыгнем! –уже смеялся Леха.

Я вспомнил  кафешку на маросейке. Двадцать лет назад. Там был строгий швейцар дядя Коля. Дядя Коля  умел только оозвучивать висевшую тут же на дверях табличку «Мест нет». Но нас он узнавал и за трояк  пропускал. Я любил сидеть вот за такой же стойкой почти на таких же высоких табуретах и что-то пить. Тогда и с пойлом и с деньгами    было туго. Поэтому оставалось сидеть и глазеть на такую же полуголодную и полунищую публику. Но разве это тогда имело большое значение? Мы были страшно молоды. И вот сейчас здесь в «Пилигриме»я ощутил себя тем двадцати трехлетним. Но перед моими глазами все мои знакомые вдруг постарели на двадцать лет. Было немного грустно смотреть из засады на этих постаревших мальчиков и девочек. И вдруг я почувствовал как что-то почти физическое толкнуло меня из нутри. И ледянящей волной накотило ощущение, что эти стареющие люди идут по своей дороге, а я сижу в яме. Вот сейчас они пройдут, а я останусь в этой яме. И это мой последний шанс выбраться из ямы. Если они пройдут, а я останусь здесь, то это навсегда. Навсегда, как навсегда  смерть!

- Леха, пойдем к ним! – дернул я друга за рукав.

Леха не откликнулся. Он уже сидел к залу спиной. Я видел его узкую чуть шире позвоночника спину. Но этого было достаточно, чтобы понять, что мой друг основательно загрустил. Я так же понимал, что если мы сейчас не сорвемся с этого якоря, то мы с него не сорвемся никогда. На помощьнам пришел официант. Точнее официантка.

-Я думал что в этом скворечнике живут только грачи. – расглядывая официантку,в три четверти поворота своего лица,  сказал Леха.

Я когда выпью, то лицо мое становится в виде мороженой свеклы. Красное и совершенно безвольное. Щеки тянут вниз. Туда же стремиться нижняя губа и подбородок. А вот губа верхняя, нос  увенчаный золотистой теобразной перекладенькой бровей сопротивляясь тяжести, сначала неестественно напрягаются, чтобы затем все же провалиться центром, взметнув вверх то ли удивление, то ли ярость со смешным оскалом. Короче, зрелище еще то! Я это сам хорошо знаю и поэтому когда выпью, то ужс незнакомыми женщинами не вступаю в общение. А вот Леха вступает. Его лицо от спиртного, напротив, бледнеет,глазницы все больше наполняются тенью в глуби которой мерцают печалью глаза.

Мне, кажется, что женщины видят только эти глаза. Ведь, не позвоночник же почти без мышц, без спины и без живота, да шарнирные руки и ноги могут привлекать внимание нормальных женщин? Нет, Леха не обладает гипнозом. Просто из его глаз начинает сочиться почти материальная печаль. Спиртное эту печаль возводит в градус мировой скорби. Если бы не коньячные пары и отсутствие ростительности на лице, Леха мог бы сойти за иудейского пророка.

-Что вы сказали? – переспросила официантка. Она явно не поняла Лехин пассаж насчет грачей в скворечнике.

- Грачи, говорю, прилетели.

 - Грачи? Какие грачи? – улыбнулась девушка.

Лехины чары начинали действовать. Я отвернулся.

- Пойдем, нас зовут.

- Вас приглашают пройти за стол. – потвтердила официантка.

- Значит вы за нами? Ну тогда берите! – и Леха двинув шарнирами рук и ног вдруг оказался очень близко перед лицом официантки.

- Мадмуазель! – зашептал Леха, - Можно вас спросить? Вы верите в любовь?

- Верю. – просто ответила девушка.

- Она совсем не испугалась. – подумал я, слазя с табурета.

- А ебаться любите?

Я сделав шаг, обернулся так как будто это пнули в зад меня.

- Сейчас  она залепит  Лехи оплеуху и по-делом!

Я видел бледное лицо Лехи его мерцающий  влажный взгляд и видел лицо это девочки.

- Люблю. – так же просто шевельнулись губки.

- И по роже не дала? – продолжал молча удивляться я.

-  А вот я не люблю. Свинство это.  Всегда мокро и пахнет плохо.

Девушка улыбнулась.

-Вы просто старый.

Вот так просто, старый и без всякого- «извините!»

- Пойдемте. Я вас провожу. Вас ждут ваши друзья.

 И мы с Лехой двинулись за удаляющейся спиной официантки.

- Они счас все такие! – и Леха сделал вихляющий жест руками.

Описывать застолье я не стану. Восторги удивления,широкие объятия и живой интерес ддруг к другу очень быстро сменились заурядным сценарием скучного банкета. Быстро истощившееся эмоциональное напряжение привычно стало компенсироваться многочисленными тостами. А когда все напились, то захотели плясать и петь.

-пойдем пожалуста, отсюда. – попросил Леха, - карооки это уж слишком!

Никто не попытался нас остановить или хотябы поинтересоваться, почему мы решили раньше уйти. Уже  в дверях мы столкнулись с парочкой. Я навсякий  случай улыбнулся. Мне показалось что они были из нашей компании, хотя мужик возростом был гараздо старше.

- Это наши? – кивнул я им вслед.

 -А черт их знает?- отмахнулся Леха.

На крылечке стояла наша знакомая официанточка   с чернофрачным грачем. Они курили и    явно скучали.

- Праздник жизни продолжается! – взмахнул  рукой Леха.

жест адресовался то ли официантке, то ли фанарному столбу освящающему аллейку.

- Бабу бы сейчас! - сладко  потянулся Леха, когда мы  снова вышли на Шаболовку.

Я неопределенно крякнул.

-         У тебя есть баба? – спросил Леха, - я не о твоей Ирине. Ирина это жена. Я про бабу куда иногда хочется нырнуть с головой. Знаешь, бывают такие! У меня есть одна монголочка. Я читал о типе женщин, которых любил Чингиз Хан. Он был зверь. Женщин выбирал всегда коротконогих и плосколицых. Я сначала не понимал. Плоское невыразительное лицо и короткие ноги. Что тут может бульбенить кровь? Но потом врубился. Для звериного кайфа такие именно бабы и нужны. Она с виду невзрачная. А как разденешь да поставишь в красивую позу! Все становиться ясно. Перед тобой только большая попа! Представляешь, одна большая и доступная попа!

-         - Поехали к твоей монголке! – сорвалось неожиданно у меня.

-         Э-э. Нет. Сегодня к ней нельзя. С ней надо созваниваться. Да и дорогая сучка. Восемь штук  за два часа берет.

-         - Чтоже, поехали ко мне в гости. Поседим. Еще бутылочку возьмем. Ирина кофе сварит. – предложил я.

- А не поздно? Уже двенадцатый час.

-Двенадцатый час это поздно. И кофе точно уже не сварит. А все остальное тихо на кухне можно.

-Да и хер с этим кофем! Поехали.

И мы перешли дорогу, чтобы сесть втрамвай.

 

3

Было три часа ночи. Ирина давно спала, а мы пошли за второй бутылкой.

-Завтра буду целый день болеть. – знал уже я. Но было уж очень хорошо от уходящего первого выходного, выпитой водки и хорошей мужской беседы под соленые огурцы. Когда ты чувствуешь, что стоишь где-то На середине своей жизни и скорее всего уже этим чувством  обманут; когда все что позади и все что впереди, видится, как состоявшееся и поэтому уже не очень интересное ожидание; когда купил, к примеру, квартиру, машину и народил кучу детей или знаешь, что ни квартиры, ни машины с кучей детей тебе не народить, тогда и только тогда , и только в три часа ночи уходящей московской зимы на кухне с таким же как и ты поседевшим на висках другом можно просто пить водку, подолгу молчать, мечтая, например, о каких-нибудь монголках, черт бы их всех подрал! 

Давай возмем пивка и поседим на улице. – предложил Леха.

Мы взяли по парочке пивка и сели за домом в сквереке на скамеечку.

- Когда я похоронил маму, - продолжал, начатую на кухне,  повесть своей жизни Леха, - я будто соскочил с релса. Знаешь, бывает так, поставят тебя на рельс и ты катишся, катешься, катешься. Мама меня считала неудачником и плохим евреем. Она терпела всякое там мое блятство, но, требовала, чтобы я женился на еврейке. Я и сам был непротив. Познакомили меня лет пять назад с Розой. Девочка из консерватории. Вся такая маленькая, худенькая, как стебелек. А губы толстые и красные. А она их еще памадой мазала. Мое воображение только за эти губы и могло зацепиться. Рот был как у той монголки. Только Роза в рот брать ничего такого  не хотела. В зад не давала, в рот не брала. Я безнадежно развратен. Мама мне так и говорила:

- Леша, у тебя только мозги и глазаот меня, а все остальное блятство от отца.

Леха усмехнулся и помолчав, продолжал: - Да, папенька мой был настоящим запорожским казаком. Вот только звали его ни Тарас, а Арнольд. Я думаю, что мама на это имя и клюнула. Ведь она даже спать ложилась лицом на запад. Всю жизнь твердила, что свет просвящения с Запада, а за спиной монголы! Она, конечно, офигела, когда я женился на Тамилке. Ведь Тамила была девочкой «из –за спины». Самое интересное. Что я это сделал  не для того, чтобы маму позлить. Я сам не очень понимал, что со мною происходит.

Ты Тамилку помнишь, конечно?

-Да, - сказал я,- чудной был у вас альянс…

- Все было просто. Ей хотелось остаться в Москве. Вот и все.

- А тебе?

-Мне? Я, ты не поверишь, дрочил все пять институтских лет только на нее. И хотел только ее. Я же прекрасно понимал, что кто-то такую телку снашает. А я дрочил, дрочил, дрочил.

- А я думалпро тебя ,что  ты только читаешь и думаешь. Ведь ты из ленинки не вылазил. Разве что в баню и обратно в ленинку к своим книгам. Ведь ты был самым умным на всем нашм курсе. – сказал я.

Ты даже представить себе не можешь, какие романтические приключения громоздило вообрражение. Многосерийный роман с продолжением на пять институтских лет. Я приехал тогда к ней в общагу делать предложение,а она не ночевала. Приехала спустя несколько часов. Я приехал без предупреждения. Пять лет виртуальной моей с ней   жизни для меня отменяли всепредупреждения. Я сидел в ее комнате и ждал. Она приехала. Я вручил ей цветы и сделал предложение. И она его приняла. Я видел ее припухшие глаза, невыспавшееся лицо и знаешь чего мне тогда захотелось?

-Чего?

- Мне заххотелось там же  в общаге ее раздеть. Я был уверен, что и тело ее было таким же растерзаным, как и лицо. Помню, пока она заваривала чай, как прикрыл глаза и так ясно увидел следы от поцелуев под грудью, на сосках и на спине там где наачинается шея. Я ничуть ее не ревновал, а только еще больше хотел именно такую- расстреляную поцелуями. Ты что-нибудь понимаешь?

-Понимаю.

-Ничего ты не понимаешь! Я до конца сам не понимаю себя. Я тебе первому это рассказываю. Ты не спишь? Тебе интересно?

Яне знал было ли мне интересно. Но я слушал Леху. Его мужская история была созвучна моим ощущениям. Но что это были за ощущения, я не мог понять. Конечно,  даже как просто история другой жизни это было интересно. Но так же я чувствовал, что слова Лехи цепляют. Разница была лишь в том, что у леши все о чем он говорил было высказаной теперь реальностю, а  у меня все похожее лишь пошевеливалось где-то, почти не во мне. Я не допускал мысли, что все это же могло произойти со мною, но созвучие вызывало созвучные переживания.

- Я внимательно слушаю тебя.

- Вот слушай, слушай!

С одной стороны был послушный сын, музыкальная школа, книги, институт, библиотеки,театры… Я послушно катился по рельсам, под присмотром мамы, а с другой стороны-  я был захвачен, очарован…

Леха будто споткнувшись, замолчал. Помолчал и я. Мы молчали и пили пиво. Была февральская оттепель и ночь была не холодной.

 

-Чем же ты был очарован? – наконец, спросил я.

Это трудно выразить. Я не уверен, что меня захватило просто физическое тело с его формами. Тело было отзвуком на то, что сидит тут.

И Леха поскреб ногтем по куртке в области груди.

-Я думаю. Что это черт.

-Кто? – не понял я.

-Черт. Залез и сидит там.

- Как это залез? Что это  скворечник или будка, куда можно залезть?

- Как ты сказал? Скворечник? Это хорошо! Скворечник это хорошо. Интересно, а грачи живут в скворечниках?

-В скворечниках живут скворцы.

-А когда скворцы улетают, то кто там живет?

-Когда скворцы улетают, то в скворечниках никто не живет.  сказал я.

-Когда скворечник пуст, то в него залазит черт. Он давно залез и сидит там. Я это точно знаю. Я даже знаю, когда он туда залез. Сказать?

-Ну, скажи.

Я поглядел на Леху. Даже в ночи было видно, как из глубины смеются его глаза. Их блеск был жутким.

- Может пойдем домой? – предложил я.

-Прошу, давай еще немного поседим. Я должен все тебе рассказать.

- Что все?

- Все. С чего все началось. Как я потерял нивинность. Вот ты, как  нивинность потерял?

-Я? Я не помню. Хотя нет. Помню. Мы поехали в пионерский лагерь. Это был мой последний лагерь. Мне было пятнацать лет и я закончил восемь классов. У нас была компания. Три девченки и трое нас мальчишек. Как-то вечеромм пошли мы через поле. За полем было старое кладбище. Там в кусте сирени был маленький гробик. Надгробие. Ребенок умер и родители поставили надгробие. А мы думали что в этом каменном гробике и лежит младенец. Короче, мы часто туда ходили покурить. Даже в бутылочку там играли. Бутылочку знаешь?

-Это когда на кого горлышко и дно бутылки укажет?

-Ну да. Крутили бутылочку и на кого указывала она те должны были целоваться. Но бутылочка нам быстро надоела. Мы уже плотно тискались, мяли титьки нашим подружкам. Помню перец разрывал  штаны, но дальше дело не шло. А в тот последний вечер мы купили какого-то вина и дело двинулось. Вместо бутылочки решили поиграть в ромашку. Ромашку знаешь?

-Ромашку не знаю.

-Ну. Что ты! Старая ромашка. Девченки на этой же полянке у гробика что- то накидали на траву. Кажется притащили одеяла из лагеря. Разделись и улеглись головами в центр. Получилась такая ромашка с лепестками из раздвинутых ног. Мысняли штаны и залезли на них.  Было смешно и совсем нестыдно. Одной девченке то ли стало больно, то ли просто испугалась? она зарала, оделась и убежала. Чуть всю малину не испортила. Все за ней повскакивали и штаны натянули. А как та ушла, то сново разделись. Ну и дело пошло под общий смех.

Я закончил свой рассказ и замолчал.

-Ну и как? – спросил Леха.

- А что как? Было весело, я же говорил.

-Ну ты хотябы кончил?

-Не помню. Кажется нет. Девченки лежали как бревна и помню, как задницу грызли комары.

-Понятно. Сколько говоришь тебе было тогда?

- Пятнадцать, наверное.

-У меня случилось это на два года раньше. Мы жили тогда в Одессе на берегу куяльницкого лимана. Мы, ребятня, часто бегали посмотреть на голых теток. Там, на лимане, были знаменитые куяльницкие грязи. Люди приезжали , раздевались и намазывались этой грязью. А мы подглядывали. Иногда мы засекали парочки, которые уединялись в окресные кусты. Считалось подловить такую парочку суппер-кайфом, а я ничего особенного в этом не находил. Я конечно ходил с другими на такие подглядки. Титьки и все остальное обмазаное грязью, меня  быстроперестало волновать. А сцены в кустах и вообще не трогали. Было видно, как ерзает мужик да слышалис стоны. Вот так мы развликались. А потом к нам в Одессу приехала погостить двоюродная тетка Лена. Тетке Лене было двадцать и для меня она была недосягаемо взрослой.  Но ее взрослость была другой чем взрослость родителей или знакомых родителей. Был жив еще мой отец. ОН умрет через три года от рака. Тетка Лена то ли ехала в Болгарию, то ли из Болгарии возвращалась. Я сейчас это не помню. Но гостила она у нас неделю и спала в проходной комнате на бабушкиной кровате. Помню, как в первую ночь пошел в туалет. Я напрочь забыл, что в соседней комнате поселилась тетка. Возвращаясь из туалета, Я вдруг увидел на бабушкиной кровати все это. Мы полгода назад похоронили бабу Симу. И вот на бабушкиной кровати лежала тетка Лена. Было душно и одеяло сползло. Она быа совершенно голой. Я не помню сколько времени, как столб простоял перед этим зрелищем. Помню лишь, что когда очнулся, то уже стоял очень близко и прямо в глаза мне смотрели глаза тетки Лены. Я был босой, в красных ситцевых трусах. Почему то я запомнил эти трусы. Я опустил глаза и увидел карандаш. Из моих трусов торчал карандаш. Этакая длинная и тонкая палочка Если бы я сразу сообразил, что это мой член, то может быть ничего и небыло. Я бы просто сгорел от стыда. Но я в первые несколько секунд этого сообразить не мог. А тетка Лена молчала и гядела на меня. А глаза ее смеялись. А потом она положила руку на мой торчащий карандаш. Она потянула и я плотно приблизился к ней и тут же кончил.

- Утром, когда проснулся,- продолжал рассказ Леха, - я сразу же все вспомнил. Дверь в проходную комнату была приоткрыта. Я слышал, как мама и тетка о чем-то разговаривают и посмеиваются. Мама все знает. Решил я и мне стало до тошноты плохо. Я решил не выходить из комнаты и, вообще, умереть. Но через десять минут в комнату мою вошли мама и тетка. Я, натянул на голову одеяло, притворился спящим. Слышал. Как мама раздвигает шторы и открывает окно. Тетка подошла и откинула с моей головы одеяло. Наверно это действительно, было смешно, когда под одеялом обнаружилась моя физиономия  с широко открытыми глазами.

Она смеялась и что-то говорила маме. Что-то говорила и мама. Что они говорили я и тогда не понял. Но зато ПОНЯЛ, что мама ничего не знает. Вот так у нас с теткой Леной неожиданно появилась общая тайна. По утрам тетка ходила на лиман. Но не мазалась грязью, а просто купалась и загорала. Грязью они с мамой мазались после пяти часов, когда солнце становилось не таким палящим и длинные вечерние тени делали воздух чуть прохладней. а в то первое утро мама попросила меня после завтрыка показать тете Лене купальню, что за немецким дзотом, оставшимся после войны. До дзота надо было идтипо верху, вдоль виноградников и маслиновой рощи. От рощи тропинкараздваивалась. Первая, главная и хорошо утоптаная, вела на большой пляж, а та что терялась в траве и крута бросалась  со склона вниз вела как раз к дзоту. Именно, из за крутизны спуска, туда никто не ходил. Заросли дикой непролазной акации делали подход к воде невозможным, если не знать, что чуть левее метра три от тропинке есть узкий лаз. И вот пробравшись через лаз, мы с теткой Леной оказались у дзота. Дзод, вжатое в землю сообружение из камня ракушника с узкими бойницам выглядывал из густой травы и прикрывал маленькую  лиманную бухту слева. Справа бухту прикрывал старый разросшийся обрикос. Даже со стороны воды пространство было закрыто высокой травой. Вот сюда мама попросила отвести тетю Лену, сюда тетя Лена стала ходитьпо утрам загорать и купаться и здесь было суждено случиться всему тому, чтоиспаганило всю мою жизнь. Всю дорогу до дзота мы шли молча. Я шел первым, тетка за мной. Я тяжело дышал, колотилось сердце, а в уши  вплывало посвистывание. Тетка сшла сзади и тихо свистела.

-Действительно, очень хорошее место! – осмотревшись сказала она. Она так это сказала, что я усомнился: а было ли что-то ночью? И вслед за этим сомнением я почувствовал  что мне уже совсем нестрашно.

-А как тут подходить к воде? – деловито продолжала распрашивать тетка. И я рассказал как удобнее подходить к воде и вызвался даже проторить тропку. Тропку я быстро  проторил. А когда вернулся, то все повторилось, как ночью. Она уже растелила оранживую подстилку и теперь лежала, жмурясь на полуденное солнце. Ее вся одежда аккуратной стопочкой лежала тут же на оранжевом покрывале. Помню, что эта аккуратная стопочка с бюзгалтером сверху меня окончательно сокрушила. Сложенные вещи своей слажанностью сообщали, Что человек пришел только чтобы получать солнечные ванны. Ты думаешь что карандаш у меня стнова напрягся?  Нет. Но вот уши нестерпимо заболели. Она лежала, загорала и мое присутствие было здесь явно лишним. Но разве я мог уже уйти. Мне даже уже небыло стыдно. И я стал тогда откровенно любоваться…

Леха допил пиво и швырнул бутылку в урну.

- Наверное, я для нее был чем-то вроде, забавным кутенком. Я только терся об нее и она это делать не запрещала. выглядело всегда все так:

Я приходил чуть позже. Она искупавшись уже загорала. Я сначала лез в воду, потом долго растерался полотенцем, и, наконец, подходил к ней. Все было молча, недолго и мне казалось, что это происходит не со мною. Я начинал  травинкой  водить по ее рукам, потом по ногам. Потом травинку сменяли руки. Я касался ее, как касаются драгоценного сосуда со страхом разбить. Когда руки от груди спускались к животу  - я начинал содрагаться от волшебной конвульсии .  В первый раз после всего этого она даже поругала меня. Я, видете ли  ей мешаю загорать и, вообще, она расскажет отцу про мои шалости. Но отцу тетка ничего   не рассказывала, да и мне было ужевсе равно. Я как только уходил с пляжа начинал мечтать о завтрешней утренней встрече. Дня четыре спустя, я как обычно,  пришел, разделся и пошел купаться. Когда вернулся, тетка продолжала загорать, лежа на спине. Но когда я стал растераться полотенцем, она  перевернулась на живот. Тетка легла на живот, а я лег на нее. Ее попа, как большая упругая подушка переломила меня пополам. Ноги свисли позади вниз, а голова потерялась в ложбинке образованной в том месте перехода высокой попы в спину. Я бы, наверное, там же и умер от удовольствия, но тетка, как резвая кобыла, тряхнув задом, легко сбросила меня в траву. Леха снова замолчал. Я вздохнул и допил пиво. Мы открыли по второй бутылке. Леха продолжал:

- А знаешь, когда черт залез в меня? Это случилосьв последний день перед ее отъездом. Вечером был поезд на котором тетка должна была уехать. Утром все повторилось : ее загорание, мое купание и ерзание., Наверное, она и воспринимала меня, как кузнечика приятно щекочащего ее тело? Ведь она так меня и звала: «Кузнечик приискакал», когдая по утрам появлялся в бухте у дзота.  Я терся об нее целую неделю, а она произносила всегда только эти два слова.  А я потом всю жизнь буду стремиться , чтобы снова и снова пережить то сумасшедшее блаженство! И никогда больше такого кайфа я прочувствовать не смогу.

-Даже с монголкой? –ляпнул я.

Леха длинно и мрачно поглядел.

-Там другое… Знаешь, кто такие подлецы? Подлец это тот ктосумел забраться под лицо или заглянуть себе за спину. Мне всегда казалось, что за спиной кто-то стоит. Я был уверен, что если неожиданно обернуться, то увидешь его.

-Кого?

- Кого, кого? Деда моего! Вот кого. Ладно, слушай дальше. Я уже заканчиваю. Потом я поехал на велике покататься и прокатал обед. Вернулся когда все пообедали. Мама отдыхала у себя. Отца дома небыло. Небыло и тетки. Я что-то пожевал и послонявшись по дому пошел на лиман. В том месте, за маслиновой пасадкой, где тропинка раздваивалась я сначала пошел по основной на большой пляЖ, но пройдя несколько метров  вернулся и стал быстро спускаться к дзоту. Зачем я туда шел в эту полуденную пору, когда палит солнце и там в зарослях густой травы нещадно грузут слепни,- я не знал. Наверное, звериным чутьем почувствовал, что она там. Сначала я увидел отца и совсем не удивился. Отец стоял ко мне спиной и что то делал руками. Правая рука то поднималась, то опускалась. О том, что в руке у отца прутик и, что он прутиком стигает тетку, я сообразил не сразу. Я залег прямо в тонеле лаза в акации. Если бы отец решил в ту минуту уйти, то он неминуемо наступил на меня. Наступил и раздавил бы как зеленого кузнечика.  Что-то кололо в живот, по лицу катился пот, гудели слепни и комары. Но всего этого я не воспринимал. Перед моими глазами в двух метрах монументально высилась попа тети Лены. Может был такой ракурс обзора, я не знаю, но ничего кроме попы тетки я не видел. Не знаю что со мною тогда произошло. Может духота, жара, слепни и все происходящее  совершили во мне сдвиг. Такое бывает, когда близко и долго всматриваешься во что-то. Тогда Это, на что смотришь,вдруг, перестает быть самим собоой, и  становиться чем-то иным.,  Такое же превращение произошло и с попой тетки. Это были уже врата! Врата в блаженство! Сейчас я знаю, что  так меня подловил черт. А знаешь, что мне тогда захотелось? Я захотелзалезть в эти врата.Понимаешь? Не убежать, а залезть! Отец стоял над распластаной теткой и  продолжал стегать ее прутиком . Он был спокоен и делал это очень сосредоточено, а я сходил с ума. Вот тогда черт меня и оседлал. Я закрыл от боли глаза. А когда открыл, то отца небыло. Отца небыло, а я уже ничего не боялся. Судя по плеску водыи фырканиям, отец пошел купаться. Я выскочил из засады и бросился к вратам! Тетка в переломленой  позе стояла на коленях. Перелом был в том месте где еще сегодня утром тонула в ложбинке моя голова.  Высоко подняв попу, тетка всем остальным телом, буквально, была размазана по подстилке. Руки брошены плетьми в стороны. Голова казалось была отрблена и лежала тут же рядом, как в водорослях запутанная в собственных волосах. Голова была отрубленной, а левый глаз неморгая глядел на меня. А для меня было все равно – видит ли она меня или мошку. Я был уже одержим этими вратами и сунулся в них всем лицом . Фыркание отца, заставило меня оторваться. Я развернулся и неразбирая дороги, рванул напролом. Домой я пришел только под утро. Где бродил не помнил. Помню, что ночью пришел снова к дзоту и сидя на примятой траве долго плакал.

Тетка уехала в тот же вечер. Отец на следующий день наказал меня за то что пришел поздно домой. Я должен был целый день, не выходить из дома и что-то прочесть и  выучить наизусть. Мать бы, вообще, не заметила моего ночного загула. Она обычно рано уходила к себе спать и как обычно лицом на запад.

Леха замолчал. Молчал и я. Сталовдруг ясно, что вчерашний день закончился. Часы показывали пол-четвертого.

-Пойдем спать. – поднимаясь со скамейки, толкнул я Леху.

- Нет.

-Что нет? – обернулся я.

-Иди. Я не пойду.

- Почему?

-У тебя есть деньги?

-Зачем тебе пол-четвертого деньги? Пойдем спать.

-Дай мне взаймы.

-Что прямо сейчас?

-Да.

-Сколько же тебенадо?

-Восемь тысяч.

-Можно поинтересоваться зачем?

-Ты не волнуйся. Я завтра или нет. Послезавтара отдам.

- Я не волнуюсь.  Мне просто интересно на что тебе восемь тысяч в четыре утра?

- Поеду к монголке

-К монголке? Но ведь ты сам говорил что к ней без звонка нельзя.

-Нельзя. – кивнул Леха.

- Ну, так куда ты поедешь?

-К монголке. Я же тебе сказал.

Не дури. Пойдем спать или хочешь еще по пивку?

- Дай мне денег.

-Не дам. Пошли спать.

-Не пойду.

Леша встал и пошел прочь.

-Ну и иди к черту! – крикнул я в след, махнул рукой и пошел к подъезду.

- В конце концев он не дитя, а где я живу помнит. Побродит и придет.

НоЛеха не пришел. А я  сразу же как пришел, разделся, рухнул в постель и уснул под бочком у своей Ирины.

На утро болела голова и было плохо. К вечеру отпустило. Я рассказал Ирине о нашей встречи с однокашниками. Рассказывал и сам удивлялся, как справно  вру. Ну, в самом деле, не рассказывать же Ирине о нездоровых фантазиях Леши?

 Вечером я позвонил Леше.  Мобильник был отключен. Я позвонилЛеше на следующий день. Леха был на работе. Мы коротко поговорили и на ближайший понедельник условились пойти в баню.

- Как твоя монголка? – спросил я.

-Отлично!

-Ты был у нее?

-Конечно.

 

 

13 апреля 2009 г. Москва.